Валя offline
Шрифт:
— Мамочка, не выходи за него! Он же колбасу прятал за баночки! У него носки! — я кричу, выплёвываю из себя осколки предложений.
— Если ты меня любишь, мама! Пожалуйста, слышишь меня?
— Злая — это ты. И эгоистичная.
— Вы меня не любите — ты и папа. Оба ненавидите. А если я не нужна даже собственным предкам, кому я вообще сдалась?
— Прекрати истерику.
— Как я теперь в школе появлюсь? Там уже все в курсе, что мы с тобой деревенщины! Что я ни в какой Америке сроду не была! Динка всем разболтает!
Я уже живо представляю, как
— Ну и далеко эта твоя деревня от нашего города?
А я ей холодно так брошу:
— Недалеко. В каких-то десяти сантиметрах на карте мира.
Но это я только так себе представляю. На самом деле я не смогу ей так ответить. Кишка тонка.
— Это конец, понимаешь, мама? Надо мной же все теперь смеяться будут!
— Ты сама в этом виновата — не надо было врать.
— А я не могла по-другому. Я же хотела понравиться, хотела, чтобы со мной дружили! Это что, уголовное преступление? Давайте теперь меня за это в тюрьму посадим! Зачем вы только в эту поганую школу меня отдали? Всё из-за вас!
— Это низость — врать, выпрашивая чью-то дружбу.
— Мама, ты не понимаешь! Ты всё думаешь, что я ребёнок и обращаешься со мной, как с глупым малышом. Эти твои бесконечные запреты, командуешь мной, как зверюшкой! Но не жди, что я вечно буду тебя слушаться. Я уже давно не ребёнок! И не зверюшка, понимаешь? Меня вообще никто никогда не понимал, кроме Лизы! Если бы она была жива, то мне…
— Она жива.
На минуту я забываю, как дышать.
— Что ты сказала?
— Елизавета Яковлевна жива, — повторяет мама таким голосом, которым в супермаркете объявляют: «Магазин закрывается». — Она в клинике.
Я не верю своим ушам. Она что, издевается? Или это дежавю такое, повторение пройденного?
— Что ты на меня так смотришь? Да, в клинике для… умалишённых.
Мама достаёт из сумки мятую сигарету и неумело прикуривает от спички. Она никогда не курит, моя мама. Откуда вообще у неё сигареты?
— Твоя бабушка была больна, — говорит мама своим фирменным ледяным тоном. — То есть, она и сейчас больна. Просто ты была маленькой и этого не замечала.
— Чем больна?
— Врачи поставили диагноз «шизофрения». Да какая, в сущности, разница? Просто она могла тебе навредить, очень сильно навредить твоей психике. Да она просто угробить тебя могла, угробить, ты понимаешь?
— Поэтому вы её запихнули в психушку? Поэтому врали мне всё это время? Опять? Я вам что, подопытный кролик?! — я понимаю, что ору, но почему-то никак не получается наладить свой голос.
Мама молчит. Тишина между нами оглушает.
— Никто её никуда не запихивал. Она сама согласилась в итоге, но было уже поздно. Однажды она чуть не сиганула… не упала с обрыва, причём прямо у тебя на глазах, — мама глубоко затягивается и глухо кашляет. — Ты, наверное, этого не помнишь. Хорошо, люди вовремя подоспели, привели её домой.
Лет триста мне понадобится, чтобы переварить всё это.
— Она что, хотела покончить с собой?
— Не знаю, чего она там хотела. Сказала, что видела какую-то
Мама, ты чудовище.
Я не могу забыть Лизу. Я постоянно ношу её в голове. Зачем?
Если бы у меня была бабушка, это было бы, кажется, равносильно обладанию небом. Или солнцем.
— Есть такие люди, — говорит Лиза, — они мёртвые внутри. Они похожи на нас, их не отличишь. Но стоит им только открыть рот — всё ясно, они потеряны. Убиты.
— А кто их убил?
— Жизнь.
Я знаю, это полный отстой — то, что говорила тогда мама. Она долго говорила, говорила и говорила, запутывалась и снова выпутывалась из дебрей каких-то дурацких слов и оправданий. Если бы только она умела слушать! Если бы только разрешила говорить мне, вместо того, чтобы бесконечно понукать, запрещать, докапываться и придираться. Она не слышит меня — совсем. И мне остается одно — снова и снова возвращаться к Лизе.
Как бы я хотела, чтобы мне выстирали память! Но в мире не хватит порошка, чтобы всё это забыть.
Я всё думала про то, что Лиза, оказывается, жива. Она где-то живёт, ест, дышит, разговаривает по телефону, может, картины рисует. Никакой автокатастрофы не было. Я могла бы догадаться об этом и раньше, когда появился папа — как чёрт из табакерки.
Но зачем? Зачем надо было пудрить мне мозги, это же бред!
— А я не хотела, чтобы ты жила в одном доме с сумасшедшей. Чтобы выросла с этими её тараканами в голове. Ты впечатлительная девочка, всегда такой была, а она тебя всякими… этими своими русалками пичкала. Я не за себя боялась, пойми, я за тебя боялась.
Как у взрослых всё просто, оказывается. Нет чела — и праблов нет. Даже киллера на дом вызывать не надо. Наврал, отправил человека, точно мусор, в корзину и спи спокойно, с чистой совестью. Проживай свою не обременённую неверными мужьями и сумасшедшими старухами жизнь. Ведь теперь всё О К!
А знаете, дорогие взрослые, это бесчеловечно. Да, вот так, представьте себе. И не надо за меня решать, с какими тараканами мне жить и жить ли ваабсче. Как там вы говорите? Нет человека — нет проблемы?
Ну ничего, теперь я сама за себя всё решу.
Моя мама думает, что быть мамой — это всё равно, что быть инженером. Ты делаешь правильно то-то и то-то и получаешь результат, то есть хорошую меня, воспитанную и всё такое. Главное, делать всё вовремя и с холодной головой.
Нет, кто-то явно должен давать родителям уроки, прежде чем позволять им размножаться.
— Я люблю тебя, дочка, — сказала она.
Вот так. Я была в шоке. Потому что… Ну, потому что это же: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!