Валя

Панова Вера Федоровна

Это все она ему рассказывает мысленно, а вслух произносит одно слово:

— Нет.

Возвращаются пассажиры, выходившие дышать воздухом. Возвращается дядя Федя. В одной руке у него бутылка топленого молока с коричневыми пенками. В другой — большая, румяная, великолепная картофельная шаньга. Он несет эти свои приобретения бережно и с достоинством, и, конечно, он недоволен, что его место занято.

— Ну-ка, парень, — говорит он.

Тот встает безропотно. Дядя Федя, успокоившись, разламывает шаньгу пополам и дает Люське и Вале, приговаривая:

— Покушайте

гостинца.

— Я потом, — говорит Валя.

Потому что парень смотрит на шаньгу. Она бы отдала ему половину своей доли. Даже всю свою долю. Но как дать? Сказать «нате»? Обидится. Спросить: «Хотите?» — скажет: «Спасибо, не хочу».

Он отвернулся. Сидит на мешке чьем-то и смотрит в другую сторону. Отвернулся, чтобы не мешать Вале есть. Будто так уж ей нужна эта шаньга.

Поезд идет. Идет контроль.

Старичок контролер в очках, а перед ним проводница, она выкликает:

— Приготовьте ваши билеты!

Все достают билеты. Дядя Федя лезет в нагрудный карман. И тот парень лезет в нагрудный карман. У всех внимательно рассматривает контролер билеты, а у некоторых еще спрашивает документы, и громко щелкают его щипцы, и когда они щелкнули — уже тот человек спокоен, он едет правильно и можно ехать дальше, куда ему нужно.

Так проверил контролер дядю Федю и его земляка, женщину, которая рассказывала про сны, и морячка, и девушку в пуховом берете, и остальных всех, и вот он повернулся к парню в ушанке и ватнике, сидящему на чьем-то мешке. Парень подал бумаги.

— Билет, — сказал контролер.

Парень встал и молчал.

— Нет билета? — спросил контролер, глядя сердито через очки.

— Мне нужно в Ленинград, — сказал парень.

— А пропуск где? — спросил контролер.

— Мне очень нужно в Ленинград, — сказал парень.

— Мешок твой? — крикливо спросила проводница. — Где ж твои вещи? Это все вещи твои?

Парень молчал. Все молчали, покамест контролер читал его бумаги.

— Так, — сказал контролер, дочитав. — Пошли.

Опустив глаза, парень двинулся вслед за проводницей. Контролер за ними. Все заговорили громко.

— Как можно, — говорили одни, — ехать зайцем, на что это похоже!

— А вам никогда не приходилось? — спрашивали другие. — Не знаете, почему человек иной раз едет зайцем?

— Просто жулик, — говорили третьи. — Думал украсть чего, — не вышло.

— Валь! — сказала Люська. — Он думал украсть чемодан?

— Хватит тебе повторять глупости, — сказала Валя.

— Он жулик? Валь!

— Нет.

— Просто он молодой человек, — примирительно сказала Люська, желая утешить и подлизаться.

Валя взялась за «Радугу». Ей грустно стало. Еще почти двое суток в этом вагоне… Какие несправедливые есть люди. Не может быть у жулика такое лицо.

7

…Вот запало в голову чужое окошечко и месяц над черной сосной.

Тонкий месяц светит. Краснеется окошечко. Зовет дорожка, бегущая к домику.

Что

будет у меня, что? Какая предстоит мне любовь?

Какие подвиги, какие переломы судьбы?

Это со всеми так, или только со мной, что все время уходят от меня те, кто мне нужен, или я от них ухожу?

И этот тоже, — на минутку подсел, и нет его, увели.

Будет ли встреча прочная, вечная?

8

Сколько печных труб, оказывается, понастроили люди. Вот они торчат, трубы, во множестве торчат из-под снега. При каждой трубе была раньше печь; варилось кушанье, люди грелись. Сейчас голо и дико торчат бездомные трубы. Все кругом рухнуло, лежит под снегом, печи, стены; а трубы торчат.

Подъезжаем.

Все одеты в пальто и давно стоят на ногах, накаляя вагон своим жаром. Дядя Федя в шинели, спустив наушники и завязав тесемки под небритым подбородком, встал как скала позади Вали с Люськой. Толчок под ногами, и остановился поезд, люди начинают выливаться из вагона.

Свежий воздух в лицо, столб, часы…

Ленинград?

Толпа льется по перрону…

— Держись! — вскинув на спину багаж, велит Люське дядя Федя. Люська ухватилась за его шинель рукой в рукавичке… Железная калитка в конце перрона, и у калитки — да, она! — тетя Дуся, постаревшая, потемневшая, но она, она! — пряди стриженых волос вдоль щек, папироса во рту, прижмуренный глаз…

9

У тети Дуси умылись над раковиной в большой темной кухне и пообедали. Кроме супа и каши, была сладкая наливка, и не только дядя Федя, все, даже Люська, позволили себе и выпили за то, чтоб больше с нами этого не было, сколько б мы ни прожили, хоть по сто лет, — будем здоровы!

Накрывала на стол и грела обед молодая красавица. Ее звали Маней. Она работала на фабрике. Мать у нее умерла в блокаду.

Тетя Дуся рассказывала, как Маня тушила пожары и поймала ракетчика.

— Схватила мерзавца за шиворот.

Маня весело засмеялась. Совсем нетрудно было вообразить, как эта Маня с подбритыми бровками и золотистыми локонами хватает мерзавца за шиворот. Такой был вид у нее боевой, что ничего о ней вообразить не трудно. Среди пляшущего пламени она бегала по крышам, ну что ж. Она все могла. Как ловко сидел на ней черный свитер, загляденье.

— Что думаешь делать? — спросила тетя Дуся у Вали, когда закончился обед и закончились воспоминания и дядя Федя, распрощавшись, ушел к своим знакомым.

Валя поделилась давнишним планом.

— Я бы хотела, — сказала она, запинаясь, ей самой этот план казался фантастическим, хотя мало ли фантастического на свете… — Хотела, если можно, съездить на Мгу, поискать мамину могилку. Папину, конечно, не найти…

— Это удивительно, — сказала тетя Дуся, — до чего вы ни о чем не имеете понятия. Ты ехала: ты видела? Можно там найти могилу? Мга! На Мге все перекопано, мин еще до черта… Она будет искать могилку!