Вам доверяются люди
Шрифт:
Львовский привычно щелкнул своим потускневшим портсигаром с лошадиной головой на крышке.
— Курите, это ваш любимый «Беломор»… А насчет белых пятен… Ну что ж? Часть из них вы все-таки успеете заштриховать, другую часть заштрихуют Гонтарь, или Григорьян, или Крутых, или все вместе…
Жуя мундштук папиросы, Рыбаш пожаловался:
— Ужасно коротка жизнь.
— И над этой проблемой кто-то уже работает.
Оба молча докурили свои папиросы.
— Ладно, — сказал Рыбаш, — надо будет продумать, как поумнее расходовать время. Да, кстати, вы слышали о Наумчике?
— Что
— Он не зря все-таки починил руководящую ручку предисполкома!
Матвей Анисимович не любил такого тона. Он сухо начал:
— Не понимаю, почему вы о хорошем товарище…
— Бросьте, я же просто треплюсь, — миролюбиво засмеялся Рыбаш. — А у Наумчика чудные новости: виварий становится законным цехом нашего заведения, на его содержание отпускают какие-то деньги, и главное — утвердили не то сторожа, не то смотрителя для ухода за животными. Теперь Наумчик разведет целый зоосад. Но больше всего мне понравилась мотивировка: сделать то-то и то-то, чтобы «врач Н. Е. Гонтарь не тратил непроизводительно времени, которое может быть использовано для научной работы». Как вам нравится, а?
— Очень нравится, — серьезно ответил Львовский, — доказывает, что наш председатель исполкома умеет видеть.
Весь этот разговор происходил в августе, а теперь стоял конец ноября, и на перроне Белорусского вокзала тот же Львовский провожал Рыбаша и Марлену в Берлин. Роман Юрьевич все-таки внял его уговорам, и после немалых хлопот приглашение, адресованное хирургам Львовскому и Рыбашу, изменилось на приглашение хирургу Рыбашу с супругой, терапевтом Ступиной. Ни тот, ни другая не знали о том, что своей совместной поездкой обязаны Матвею Анисимовичу. Впрочем, Роман Юрьевич несколько раз настойчиво говорил Рыбашу:
— И не забудьте объяснить там, что больница не имела возможности одновременно отпустить и вас и Львовского.
Рыбаш понял это так, что Львовский был третьим приглашенным, и обещал не забыть.
Кроме Львовского проводить товарищей на вокзал приехали Витольд Августович и Милочка Фельзе, Костя Круглов с матерью, скуластенькая, круглолицая Нинель Журбалиева и Наумчик. Степняк, по уши занятый строительными делами, и Лознякова, дежурившая в эти сутки, распрощались заранее.
Костя Круглов, в той самой драповой куртке, которую весной покупали в ГУМе и которая теперь, в промозглый ноябрьский день, была как нельзя более кстати, почему-то волновался и все перебегал от Ольги Викторовны к Рыбашу. Ольга Викторовна, как всегда, держалась чуть поодаль. Рыбаш, занятый последними разговорами о больных, оставшихся на попечении Львовского, не замечал маневров Кости.
— Андрей Захарович! Андрей Захарович, — наконец не вытерпел мальчик, — вы же обещали! Ну, скажите маме, а то она, кроме вас, никого не слушает…
— Что случилось? Что должен сказать Андрей Захарович? — спросил Львовский.
— Он знает, — буркнул Костя, — он мне обещал…
Рыбаш махнул рукой:
— Ну ладно, идем.
Они втроем подошли к Кругловой.
— Ольга Викторовна, — сказал Рыбаш, — по-моему, ничего плохого не будет, если Костя подучится делу у наших электриков. Почему вы против?
— Да
— Вы что же, в вату его посадить хотите? Костя ваш вполне здоров, даю вам слово… Да вот спросите Матвея Анисимовича, он не хуже меня знает…
Львовский положил руку на плечо Кости.
— Можно, можно, беспокойная вы душа, — ласково сказал он Кругловой, — можно и даже полезно… Уж нам-то можете поверить!
Она смущенно и благодарно улыбнулась.
Рыбаша окликнул Наумчик:
— Т-так не з-забудете электронож привезти? Хольцбейн т-тогда говорил, что у н-них есть оч-чень удобные…
— А он поймет по-русски? Ох, безъязыкость моя! — вдруг застонал Рыбаш.
— У вас же собственная переводчица! — засмеялась Нинель Журбалиева. — Марлена в институте единственная из всего выпуска действительно знала немецкий…
Марлена грустно покачала головой:
— Боюсь, выйдет как в анекдоте, когда наш профессор долго и подробно рассказывал по-английски приехавшему англичанину о своем открытии, а тот слушал-слушал и наконец ответил: «Мне было очень приятно ваше общество, и кроме того, я никогда не думал, что русский язык по звучанию так близок английскому!»
Милочка Фельзе рассмеялась:
— Анекдота не слышала, но это вообще не в бровь, а в глаз!
— Марлена Георгиевна, — сказал вдруг, понижая голос, Фельзе, — вы там обо мне-то не забывайте… Я же верю в психотерапию даже на расстоянии.
— Не забуду, — серьезно ответила Марлена, — и постараюсь выяснить, нет ли у них интересных новинок для вас. Фармакология там хорошая.
Она вдруг вспомнила о чем-то и отошла с Нинель в сторонку.
— Главное — следи за этой Аренберг… ну, молодая, в десятой палате, с холециститом… И еще тот почечник, Лужин, носатый такой, знаешь? Напомни о нем Юлии Даниловне!
Гонтарь подошел попрощаться.
— Наумчик, — вдруг, хитро улыбнувшись, спросила Нинель, — а где твоя лазорево-розовая тень?
— К-какая тень?
— Не притворяйся, не притворяйся! Что ты сделал, несчастный, с Раечкой из справочного бюро?
Наумчик нахмурился:
— М-мы п-посссрились. Окончательно. Она дура.
Нинель расхохоталась:
— Решительная характеристика! Как ты угадал столь грустную истину?
Марлена молча прислушивалась. Все-таки интересно! Но Гонтарь вовсе и не собирался делать тайну из этого эпизода своей биографии.
— Она с-сказала: «Или я, или к-кролики!» А я ответил: «К-кролики. Они, по крайней мере, н-не болтают г-глупостей!»
— И не стараются отвести в загс чересчур деликатных холостых хирургов? — Нинель сделала насмешливую мордочку.
Гонтарь озабоченно кивнул:
— Н-на этот раз ты, к-кажется, права.
Проводница крикнула:
— Граждане уезжающие, пожалуйте в вагоны! А провожающих попрошу выйти…
Из тамбура торопливо вышла женщина с маленьким мальчиком, потом показался молодой человек, а за ним — толстый пожилой полковник.