Вам не понять – вы же офицер
Шрифт:
Ее реальный расход при активной летной работе измерять затруднительно, а потому для армейских жуликов всех рангов не составляет особого труда тырить спирт, или «шпагу» при ее изготовлении, при заправке самолетов, при сливе из его агрегатов, особенно если знаешь расположение и устройство технологических отверстий, лючков и заглушек самолета.
Причем жульничают военнослужащие именно всех рангов, так как тырят спирт не только те военные, которые имеют к нему прямое отношение как исполнители конкретных работ по его подготовке, заправке, сливу и «утилизации» неиспользованного, но и их начальники всех уровней,
Халявный алкоголь в стране всегда если и не дефицит, то самая популярная валюта. И поэтому существует жесткая круговая порука между всеми уровнями военных, имеющих отношение к спирту, и даже если кто-то борзеет и берет больше, чем ему «полагается», или не свое, например, чистый спирт, а не «шпагу», это все равно всячески покрывается, – лишь бы избежать вмешательства в оборот спирта дополнительных потребителей, каковыми являются и всякие проверяющие, и их руководство, ну… и органы следствия, например (что там, разве не люди служат?).
Вот на такой примерно почве возник в кармане убитого список спиртовых должников, обнаруженный Гармониным.
Палыч со слов допрошенных предыдущей осенью и уволенных сослуживцев Парнеева рассказал и о том, что местные «наркобароны» сбывали через Парнеева бойцам дивизии анашу – брикеты в форме таблеток диаметром до четырех и толщиной до одного сантиметра. Изготавливались они из пыльцы женской особи растения каннабис, что по-простому означает «конопля маньчжурская», с помощью «мастырки» – кустарного инструмента типа струбцины или охотничьего приспособления «Барклай», предназначенного для запрессовки пыжей в патроны.
Мастыркой на поверхности таблеток оттискивалась рельефная надпись, которая в переводе с нерусского читалась как «гашиш турецкий высшего качества» – в центре таблетки изображался верблюд-дромадер – арабское олицетворение чистоты («гамаль» или «кэмел», то есть «прекрасный»), а под ногами верблюда цифры «999,9» – как бы «проба» гашиша. Хотя гашишем этот продукт и вовсе не являлся.
Кто именно из дембелей сообщил эти подробности, Гармонин не запомнил, а стол, в котором валяются протоколы с приведенными показаниями, сейчас из штаба тыла перевозят в выбитое Шефом у командарма здание, прилепившееся бочком к штабу армии.
Гарантии того, что протоколы при перевозке никто из стола не выбросил, нет никакой, а там, как сказал Гармонин, есть и показания о том, где и когда земляки видели Парнеева последний раз – после вечерней поверки девятнадцатого ноября восемьдесят седьмого года в ротной каптерке.
Парнеев с ними в этот вечер чаевничать почему-то не стал, а надел куртку и отправился, как им было сказано, в парк собирать долги.
Что он отправился в парк АЭР, железобетонно подтверждено обнаружением в этом парке трупа. Но что это следует из показаний друзей и земляков, Гармонин не подтвердил – видимо, не сказал им Парнеев, в какой из гарнизонных автопарков он собирается. А их в гарнизоне не меньше семи только вокруг аэродрома, восьмой в инженерном батальоне километрах в семи от аэродрома – на дальнем краю деревни Голобегово, девятый в спецчасти за аэродромом, а десятый, с техникой длительного хранения (попросту –
И во всех этих автопарках у Парнеева имелись коммерческие интересы.
Кажется странным: а чего это вдруг Жежко, Гребешков, Будаев, Кажоков и Омаров обо всем изложенном вообще дали показания?..
Могли ведь тупо отрицать какую-либо осведомленность о местонахождении Парнеева, и этого было бы достаточно, их ведь и допрашивал-то всего лишь юридически малограмотный дознаватель, хотя бы и такой дотошный, как Садиков.
Объяснить это можно только тем, что все они всё понимали.
Понимали, что Парнеев пропал не просто так.
Понимали, что заподозрить в причастности к его исчезновению могут их самих.
Понимали, что никому из их компании они доверять не могут.
Каждый понимал, что у него есть алиби – долгое чаепитие в каптерке Кажокова.
Потому и решили, то ли сговорившись, то ли каждый сам по себе, быть предельно откровенными, чтобы не возникло сомнений в их искренности и непричастности к исчезновению Парнеева.
Голова закипает от постоянных таких размышлений, так как любые предположения (а вернее, домыслы) о наличии у приятелей Парнеева каких-нибудь интересов, не совпавших с интересами Парнеева и побудивших к его убийству, ломаются о несомненное отсутствие в АЭР какого-либо оружия.
А тут еще перечитал бестолково состряпанный дознавателем протокол допрошенного уже во второй раз лейтенанта Палькова.
Третий допрос Палькова в планы не входит, а в голове еще крутится, что его показания в каких-то деталях, касающихся точного времени тех событий, о которых он сообщил на допросе, не соответствуют еще некоторым моментам, вытекающим из показаний кого-то из его подчиненных, не так давно допрошенных работающими по делу дознавателями.
Но перелопачивать папки с протоколами невмоготу, хотя рабочий день едва начался. Таковы особенности моих собственных мыслительных процессов – пока найду необходимый протокол, забуду ту несуразицу в показаниях, которая зацепила. Что-то сформулировать для записи тоже не получается, и даже не стыдно признаться, что просто лень взять бумагу и попытаться записать весь ход недавних размышлений.
А раз лень – так и сиди без толку, злись на себя на здоровье! А за окном набирает обороты весна, набухли почки, подсохли лужи, гарнизонные дамы выходят на крылечки штабов, сверкая коленками, уже не прикрытыми полами зимних пальто.
А ты продолжай, товарищ старший следователь, внутреннюю борьбу между собственным умственным несовершенством, ленью и весенними вожделениями.
Надо бы сосредоточиться хотя бы на каком-нибудь объективном основании, позволяющем во что бы то ни стало сузить круг подозреваемых.
Надо ограничить территорию поиска места убийства.
Надо найти тот автомат, который в ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября восемьдесят седьмого года мог выстрелить очередью из двух патронов.
Некоторые основания для сужения круга подозреваемых есть. Но такие хлипкие!
Однако в дверь кабинета робко стучат.
Кто бы это мог быть?
– Войдите!
В дверной проем, заискивающе улыбаясь, просовывается юная чумазая рожица, за ней засаленные голубые погоны рядового.