Вампир Арман
Шрифт:
Будь она бедна, терпи она лишения, то призвание публики, наверное, стало бы неотъемлемой частью ее романа с музыкой, давая ей необходимую возможность бежать от ужасной западни жизненной обыденности и рутины. Но бедной она никогда не была. И она до глубины души остается абсолютной равнодушной, услышат люди ее музыку, или нет.
Ей нужно только слышать ее самой и знать, что она не беспокоит окружающих.
В том старом отеле, где комнаты в основном сдаются на несколько дней, где лишь горстка жильцов настолько богаты, что могу позволить себе жить там годами, как семья Сибель, она может играть без конца и никого не беспокоить.
А после смерти родителей, лишившись двух
Что ж, все это я понял практически с самого начала. Я понял это по ее бесконечному повторению сонаты № 21, и, думаю, доведись тебе ее услышать, ты тоже это понял бы. Я хочу, чтобы ты ее послушал. Понимаешь, Сибель совершенно не смущает, если ее соберутся послушать другие. Если ее будут записывать, она не засуетится. Если другим нравится ее слушать, если ей говорят об этом, она приходит в восторг. Но у нее все очень просто. «А, значит, вам тоже нравится? – думает она. – Красиво, правда?» Вот что мне сказали ее глаза и улыбки, когда я впервые к ней приблизился.
И, полагаю, прежде чем продолжать – а мне есть, что написать о своих детях, стоит разобраться с вопросом: а как я приблизился к ней? Как я оказался в ее квартире в то роковое утро, когда Дора стояла в соборе и кричала толпе о таинственном покрывале, а я летел к небесам, и кровь в моих воспламенившихся венах?
Я не знаю. Я располагаю утомительным сверхъестественным объяснением, подобным тем, которыми забивают тома члены Общества Изучения Экстрасенсорных Явлений или сценарии для Малдера и Скалли в телесериале «Секретные материалы». Или тайные файлы – в случае архивов ордена психодетективов под названием «Таламаска».
Грубо говоря, я рассматриваю вижу это примерно так. Я обладаю исключительно сильными способностями оказывать гипнотическое воздействие, перемещать свое зрение, пересылать свой образ на расстояние и воздействовать на материю как на близком расстоянии, так и в тех случаях, когда она находится вне поля зрения. Должно быть, я каким-то образом, во время утреннего путешествия к облакам воспользовался этой силой. Возможно, она вырвалась из меня в момент душераздирающей боли, когда я во всех отношениях полностью вышел из строя и абсолютно не сознавал, что со мной происходит. Возможно, то был последний, отчаянный, истерический отказ смириться с возможностью смерти, или же с ужасным, близким к смерти положением, в котором я оказался.
То есть, упав с крыши, обгорев, испытывая невыразимые мучения, я, возможно, нашел способ отчаянного мысленного избавления, спроецировав свой образ и силу в комнату Сибель, и их хватило, чтобы убить ее брата. Для духов, разумеется, невозможно осуществить достаточное воздействие на материю, чтобы ее изменить. Значит, может быть, именно так я и сделал – спроецировал себя в духовной форме, положил руки на материю – Фокса – и убил его.
Но на самом деле я в это не верю. Я объясню, почему. Прежде всего, хотя Сибель и Бенджамин, несмотря на всю свою показную, полную здравого смысла отрешенность, не эксперты в вопросах смерти и последующей судебной экспертизы, оба настаивают, что, когда они избавлялись от трупа Фокса, он был обескровлен. На шее явственно виднелись раны от укуса. То есть, они и по сей час верят, что я присутствовал там в материальной форме, и что я действительно выпил кровь Фокса. Этого спроецированный образ сделать не может, во всяком случае, насколько мне известно. Нет, он не сможет поглотить кровь целой кровеносной системы, а потом раствориться, вернуться к системе мозга, откуда и появился. Нет, такое невозможно.
Конечно, Сибель и Бенджи могут заблуждаться.
Нет, у меня от этого голова разболелась! Суть в том, что я не знаю, как и почему я попал в их квартиру. Я не знаю, как это произошло. Но я знаю, как я уже говорил, что все, увиденное мной в великом восстановленном киевском соборе, в невероятном месте, было не менее реально, чем происшествие в квартире Сибель.
Есть и еще один маленький момент, но пусть он и маленький, он критически важный. После того, как я убил Фокса, Бенджи видел, как с неба упало мое обгорелое тело. Он видел меня, как я видел его, из окна.
Существует одна ужасная возможность. Вот в чем она заключается. Тем утром я должен был умереть. Я умер бы. Мое вознесение совершилось под действием безмерной воли и безмерной любви к Богу, в которой я, диктуя сейчас эти слова, не сомневаюсь.
Но, возможно, в критический момент мужество меня подвело. Меня подвело мое тело. И, ища убежища от солнца, стараясь пресечь свое мученичество, я наткнулся на неприятности Сибель и ее брата, и, почувствовав, как сильно я ей нужен, я начал падать к укрытию на крыше, где меня быстро накрыл снег и лед. Мой визит к Сибель, согласно этому толкованию, мог быть лишь преходящей иллюзией, сильной проекцией самого себя, выполнение потребности этой выбранной наугад, уязвимой девушки, которой грозили смертельные побои со стороны брата.
Что касается Фокса, я, несомненно, убил его. Но умер он от страха, может быть, когда я надавил иллюзорными руками на его хрупкое горло, его сердце не выдержало – телекинез или внушение. Но я уже сказал, что не верю в это.
Я побывал в киевском соборе. Я проломил пальцами скорлупу. Я видел, как птица вылетела на свободу.
Я знаю, что рядом стояла моя мать, я знаю, что мой отец перевернул чашу. Я знаю, потому что уверен – ни одна частица меня не могла бы вообразить себе такое. Знаю – потому что увиденные мной краски и услышанная музыка не были придуманы, и прежде я такого не испытывал.
Ведь ни об одной из своих предыдущих грез я такого сказать не могу. Когда я произносил слова мессы в Киеве, я находился в царстве, состоящим из ингредиентов, которыми мое воображение просто не располагает.
Я больше не хочу об этом говорить. Анализировать – слишком болезненно и ужасно. Я не собирался этого делать, насколько сознавало мое сердце, и у меня не было над этим сознательной власти. Так просто получилось.
Если бы я смог, я бы вообще забыл об этом. Я так невероятно счастлив с Сибель и Бенджи, что, естественно, на время их жизни я хочу забыть обо всем. Я хочу только находиться рядом с ними, что я и делаю с описанной мной ночи.
Ты видишь, что я не торопился прийти сюда. Вернувшись в ряды опасных Живых мертвецов, мне было очень легко разузнать в блуждающих умах других вампиров, что Лестат находится в своем заточении в безопасности и даже диктует тебе всю историю, случившуюся с ним, с Богом во плоти и с Мемноком-дьяволом.
Мне было очень легко разузнать, не обнаруживая собственного присутствия, что весь мир вампиров скорбит по мне со слезами и с большей болью, чем я мог предсказать.
Таким образом, уверенный в безопасности Лестата, сбитый с толку, но испытывая облегчения от того, что к нему таинственным образом вернулся его похищенный глаз, я имел возможность пожить в свое удовольствие с Сибель и Бенджи, что я и сделал.