Вампиры — дети падших ангелов. Танец кровавых ма­ков.

Молчанова Ирина Алексеевна

— Тебя разыскивает мой отец, — спокойно заявил Атанасиос. — У него к тебе важное дело.

— Лжешь, — прошипел Наркисс, медленно отнимая коготь от цепочки бюстгальтера.

Мальчишка кивнул на свою спутницу.

— Отец зол, он искал тебя во дворце Холодного, а когда не нашел…

Наркисс сбежал по ступенькам и, оттолкнув Атанасиоса, схватил за плечи девушку.

— Он сказал правду?

Черноволосая покосилась на Анжелику и быстро кивнула.

— Отец сказал, вечно нет этого похотливого старика, когда он нужен!

Наркисс отпустил девушку и

обратился к ее брату:

— Если солгал, то ты ведь знаешь, скоро я вернусь в Тартарус и тогда… — Он не договорил, посмотрел через плечо на Анжелику, стоящую, прислонившись к колонне, и, ничего боле не добавив, унесся прочь.

В этом скрытом капюшоном взгляде девушка ясно прочла обещание вернуться и закончить. Она приняла от Даймонда свой свитер, но не надела, обхватила руками и прижала к себе.

Атанасиос не подошел, оставался стоять на месте и смотреть на нее сверкающими янтарными глазами.

— Значит, в Тартарус, — первой нарушила она тишину. Мальчишка сунул руки в карманы брюк. Он был все в том же белом смокинге, что и на последнем весеннем приеме.

— Знаешь, — немного подумав, заговорил он, — я ведь не верил, когда Вильям смеялся надо мною, утверждая, что ты легкодоступна всем, у кого есть, чем тебя заинтересовать…

Лицо девушки застыло, превращаясь в ничего не выражающую маску.

Атанасиос зло улыбнулся.

— Я никак не мог понять, почему ягуар так легко тебя бросил, променял на эту рыжую! А теперь понимаю… Он и женщины в тебе не видел, лишь красивую статуэтку. Он и не бросал тебя, а просто передарил или, если хочешь, убрал в шкаф, пока не захочется снова достать и полюбоваться.

Девушка молча взирала на него. А Сарах тронула брата за локоть.

— Тане, пожалуйста, какие ужасные вещи ты говоришь!

Анжелика заставила себя засмеяться.

— О, пусть говорит! Так занимательно слушать рассуждения этого наивного птенчика. Он по своей неопытности полагал, что, только выпрыгнув из гнезда, возьмет да полетит. А крылышки оказались слабоваты. — Она откинула волосы за спину. — Отправляйся, малыш, обратно в гнездышко, хорохориться перед другими птенцами! Тем, кто умеет летать, смотреть на тебя смешно.

Атанасиос открыл и сразу же закрыл рот, а потом схватил сестру за руку и потащил за собой. Но та успела обернуться и крикнуть:

— До свидания, Анжелика. Знайте, я вами восхищаюсь, я никогда не встречала… — Брат дернул ее за руку и та умолкла.

Когда два силуэта исчезли в тени аллеи, Анжелика приказала Даймонду:

— Оставь меня, — и, не глядя на него, опустилась на ступеньки.

Луна на синем небе побледнела, ночь отступала, до утра оставалось совсем недолго. Легкий теплый ветерок шелестел в обожженной листве, сквозь резкий запах пепла пробивался свежий аромат трав и черемуховая сладость. Силуэты деревьев на круглой площадке точно танцевали, покачиваясь вослед за кронами.

Когда Лайонел впервые привел ее сюда, ей показалось, что она вернулась домой. Не потому что этот сад сильно напоминал тот, который был у нее в родительском доме две сотни лет назад, совсем нет. Да и Лайонелу она

никогда не рассказывала о постыдном обращении в саду, о ее прошлой жизни он знал мало. Но по какой-то причине шесть лет назад он преподнес ей в подарок этот дом, утопающий зимой в белых сугробах, а летом в зелени. Бывало, приезжая сюда звездными ночами, пили на веранде, танцевали и занимались любовью. Иногда ей казалось, что это место для него значит куда больше, чем для нее. Тогда она поинтересовалась, почему он подарил ей дом, но он сказал: «Это неинтересно».

Было ли то действительно так? Она не знала.

Анжелика почувствовала, как что-то мягкое укрыло ее плечи. Даймонд принес плед и присел рядом с ней.

Она провела пальцами по мягкому покрывалу и усмехнулась.

— Мне не холодно.

— Я знаю, — прошептал Даймонд.

Они помолчали. Ей вспомнилось, как сидели вот так в первые дни знакомства на пороге деревянного сарая, стоящего на отшибе английской деревни. Даймонд был еще человеком, он накидывал себе на плечи шерстяное одеяло, чтобы не замерзнуть. Для них стрекотали цикады и молчаливый синеглазый юноша смотрел на нее так, как за всю жизнь и бессмертие никто не смотрел. Слушал ее, срывал для нее красивые цветы, гладил руку — наивный, добрый, застенчивый, бесхитростный и ласковый мальчик.

Вспомнив, как тот кинулся на старейшину, Ажелика рассердилась и заявила:

— Ты глупец!

Если бы захотел, Наркисс голыми руками мог бы разорвать его в клочья. Она покосилась на юношу и, заметив, что тот не сводит с нее грустного, полного любви взгляда, вдруг забыла, что еще хотела сказать. Давно ей не доводилась видеть его таким. Рука сама потянулась к его лбу и убрала каштановую прядь.

Даймонд нерешительно улыбнулся, а она вспомнила нужные слова и произнесла их:

— Не смей, никогда больше не смей так поступать! Все это бессмысленно. Наркисс просто убил бы тебя, а потом взял бы меня. — Она невесело рассмеялась. — Очень даже может быть прямо в луже твоей крови!

Юноша покачал головой и красновато-каштановая прядь вновь упрямо упала на бледный лоб.

— Бессмысленно жить, зная, что ты трус!

— Бессмысленно смело погибать, если это ничего не изменит! — парировала она.

Девушка видела, что ему хочется спорить, синие глаза горели, а губы подрагивали, но он плотнее их стиснул и осторожно взял ее руку в свои ладони.

Долго сидели молча, а потом она спросила:

— Значит, все это время ты притворялся?

Он стыдливо потупился, прекрасно поняв, о чем она.

— Прости, Лилу. Ведь я уже все перепробовал! Думал так, безразличием, завоюю твое внимание…

В ночи долго звучал ее безудержный смех.

* * *

Темная вода билась о борт корабля, ветер резкими порывами надувал черные паруса, воздух был пропитан влагой. В темном непроглядном небе — ни звезд, ни луны.

Катя стояла на палубе у бортика, глядя на волны — тяжелые, свирепые, с белейшей пеной. Играла увертюра оперы «Руслан и Людмила», торжествующая и ликующая в этот миг вместе со стихией.