Вампиры тут беспризорные

Марс Тони

Степана, как попаданца, все эти заносчивые формальности не трогали. Он не Вальдернеский и нет у него загонов аристократа по типу: раз уж я граф, то женюсь на дочери президента. Или хотя бы короля.

— Достаточно ли просто стать графом? — осторожно уточнил Кифен. Уж глава совета точно бы не стал довольствоваться условием без оговорок. И чуял Степан, с титулом тоже не все так просто.

— Нет. — сказал Доллир, — Ты должен быть графом Вальдернеским. Графом вампиров. — а это значило лишь одно. Степан обязан вернуться в клан.

Попаданец сжал челюсти. Именно этого

он так не хотел, а теперь добровольно пришел в пасть льва, и так же добровольно сдастся, когда получит титул назад.

— Я сделаю все возможное. И через год, максимум через два, приду к вам снова, уже как граф. А до тех пор, пожалуйста, берегите Маниэр. — старик смерил переселенца снисходительным, негодующим взглядом. Доллир был зол на Кифена, и на себя тоже.

— Если она позволит, ты сможешь купить ей свободу. — сделал уступку старейшина, — Но помни, что Кифен-простолюдин не сможет защитить Маниэр. А Кифен-граф вправе положить весь клан, всех жителей графства за сохранность ее жизни. Помни, и выбирай мудро.

Степан выдавил слабую улыбку. Он уже навыбирал, теперь расхлебывал свои ошибки.

Доллир приказал возвращаться, встретиться с Маниэр попаданцу не позволили. Дом встретил вампира непривычным смехом — обычно было тихо, с переездом Амалии все оживилось. Веце перестал постоянно тихушничать и страдать бездельем, везде ходил хвостиком за своей девушкой и всячески ее развлекал.

Степану стало приторно-тошно от мысли, что подобное зрелище ему предстоит лицезреть ещё лет пять.

Он переоделся, пробрался через сугробы к сараю, взял лопату и начал расчищать дорожку до дома. Снег медленно кружил, стоял сильный мороз и снежинки громко скрипели под сапогами. В окнах дома горел свет, и Степана тяготило чужое счастье. Нет, он был рад за Веце, но глядя на него и Аламию, понимал, что тоже хочет так — тепло и уютно.

Отворачивался от окна и сердито откидывал снег в сторону, говорила ему Маниэр, а он, дурак, не слушал. Сам свое счастье прогнал. Где ему теперь ее искать, если в клане они встретиться не могут?

И Вампира уже не волновал внутренний раскол Вальдернеских, предатели, убившие Касара, и черные маги. Было до мерзкого грустно и одиноко.

Он вернулся в дом, только когда стемнело. Скинул тяжелый задубевший плащ, сапоги, и прислонился к стене в коридоре, согреваясь. В голове крутилась абсурдно неподходящая ситуации мысль — туалет-то на улице, а при таком морозе можно все отморозить, пока сделаешь свои дела.

Степан стряхнул снег с волос и решил идти спать. Завтра уже подумает обо всем.

Посреди ночи от неприятного давящего чувства, ноги затекли и одеревенели, Степан попытался шевельнуться, но нижние конечности не послушались. Сон как рукой сняло.

Он резко открыл глаза и сел, скидывая с ног одеяло. И рассерженно скрипнул зубами.

Какого черта?

— Веце. — прошипел Степан в переговорный артефакт, в соседней комнате полукровка испуганно упал с кровати, и спустя полминуты уже стоял на пороге хозяйской комнаты, зевая — Как ты объяснишь мне это?

Веце, увидев Аламию в ногах господина, тоже сразу проснулся.

— Это же

не то, что я думаю? — спросил Веце так, словно Степан сам Аламию в свою постель затащил.

— А я не знаю, что ты там думаешь. — раздраженно прошипел вампир, — Это твое, — сказал, кивнув на девушку, — ты и решай проблему. — и спихнул ее со своих ног, встав с кровати. Ужас, в собственном доме никакого покоя.

Думать о причинах, почему, как и зачем Аламия залезла к нему в кровать, вампир даже не собирался. Тут всего-то два варианта напрашивалось: кричаще-очевидный и второй, идиотский, мол, она тоже ударенная на голову, как и Веце.

Полукровка растерянно хлопал глазами. И что делать? Как вообще это все понимать?

— Я буду спать в гостиной и очень надеюсь проснуться один. — припечатал вампир. Гневно вырвал одеяло из-под Аламии и вышел, хлопнув дверью.

Больше всего Степан терпеть не мог, когда кто-то забирал его вещи и вероломно вторгался в личное пространство. Аламия нарушила сразу оба негласных табу, завалившись на чужую кровать и, собственно, вторгнувшись в личное пространство.

Степан был понимающим, и всё такое, но с этой минуты пообещал себе — ещё одно подобное «недоразумение» и он выживет ее из этого дома. Совесть тоже иметь надо.

Веце остался наедине со своей невестой, сонно открывшей глаза. Аламия непонимающе озиралась по сторонам.

И парень не знал, как начать разговор, мысленно мечась в смятении. Она же не могла? Или могла? Но это ведь Аламия, они любят друг друга, она бы не стала, к тому же он уже неоднократно говорил ей, что господин пообещал не посягать на нее.

— Аламия, почему ты здесь? — спросил он, едва ли найдя силы, чтоб голос противно не задрожал.

Она стыдливо опустила глаза, скомкала в руках простыню и поежилась, даже в теплой пижаме было довольно холодно.

— Я хотела согреть ноги господина. — призналась она, — Я же вижу, что не нравлюсь ему, он против нашего брака. И я подумала, что если буду греть его ноги, он смилостивится. Зима ведь очень холодная. — Веце облегченно выдохнул. И как ему вообще хватило наглости сомневаться в ней?

— Больше так не делай. Господин не любит, когда кто-то входит к нему в комнату без разрешения. В следующий раз он может выгнать тебя, и я не смогу помочь. — конечно, выгнать хозяин ее не выгонит, но явно начнет ненавидеть. Веце хорошо изучил характер Степана и нарываться на лишние неприятности не хотел. Им втроем ближайшие сто лет вместе жить, нужно постараться избежать лишних конфликтов.

— Прости, я не знала. Я хотела как лучше. — она всхлипнула, торопливо стирая выступившие слезы, — Я просто хотела, чтобы… чтобы… — дальше слов было не разобрать из-за рыданий.

— Все хорошо, не плачь. — Веце вздохнул и сел на край кровати, обняв ее и уткнувшись носом в волосы. Аламия была в тот миг центром его вселенной, и больше всего на свете он желал ее защитить, хотел, чтоб она перестала плакать и просто улыбнулась, пообещав, что больше этого не повторится.

Он гладил ее по спине, укачивал, и когда она уснула от усталости и слез, взял на руки и отнес в ее кровать.