Ванечка и цветы чертополоха

Лазарева Наталия

— Ой, девки, чувствую я, без особого опыта весело нам тут с вами будет ближайшее время. Клавдия Семёновна, последите там за водой. Я ножницы в миску положила кипятить. Будете пуповину внуку перерезать. Маша, где у тебя нитки? Нужно же пупочек завязать. Там рана открытая будет. Девки, не хочу вас пугать, но головка уже виднеется.

В подтверждение слов Евдокии Вениаминовны начались потуги.

— Манечка, ты из нас самая молодая мать. Вспоминай, как надо дышать. Не вздумай пока тужиться. Дай-ка я тебя там обмою.

Пока Марья Антоновна

дышала часто-часто, постанывая, Евдокия Вениаминовна выхватила с полки небольшое полотенце и пошла на кухню. Клавдия Семёновна подошла к Марье и взяла за руку. Почувствовала, как потная ладонь женщины, рожающей ей единственного её внука, крепко прижалась к её ладони и пальцы отчаянно сжались.

— Маша, Маша, что же ты дотянула?

Но Маша вместо ответа кусала губы. Ворвалась Дуся с мокрым полотенцем и прогнала Клавдию Семёновну на кухню. Она проворно обтёрла места, близкие к родовым путям.

— Ну, девонька, держись. Судьба твоя горемычная. Потерпи чуток и будет тебе счастье. Облегчение точно придёт.

Марья Антоновна успешно пропустила ещё три потуги. Вот они, ласки-то мужичьи, чем оборачиваются. В следующий раз женщина начала потуживаться не в силах больше пропускать. Евдокия Вениаминовна внимательно следила за происходящим.

— Ой, Манечка, ты чавой-то мне тут рожаешь?! — воскликнула она.

— А… что есть… в животе… то и рожаю… я ж… не… готовилась… ы-ы-ы… специально… Не успела я.

— Да и пусть себе. Сейчас уберём, да и дело с концом.

Евдокия Вениаминовна снова взялась за полотенце, осторожно убрала лишнее и сбросила на пол. Быстренько нашла в шкафу большое банное полотенце и подложила роженице под ягодицы и туда, куда шёл малыш, спрятав испачканное место на простыне.

— Думаю, если лишнее родилось уже, пора и главному выходить. Давай попробуем потихонечку тужиться. Клавонька Семёновна, ты ножницы вынула из горячей воды?

— Вынимаю, Дуся.

— Выключай там всё. Ступай к нам и нитки поищи.

Хорошо, Манечка себя сейчас не видела: лицо красное, каждая жилочка натянута.

— Вот теперь, милая, вспомни этого гада хорошенько и гони его плод из себя.

Эти слова пришлись ко двору, и Марья Антоновна начала тужиться со всех сил. По тому, как всё нестерпимо натянулось внизу, она и сама знала, что головушка начала выходить.

— Всё-всё. Продыши дальше, а то порвёшься вся.

Марья Антоновна вскинула страдальческие глаза к потолку.

— Отличная у тебя родовая активность в твоём-то возрасте.

Перерывчик был коротким. Евдокия Вениаминовна успела только пот со лба утереть. А Клавдия Семёновна вошла, села в изголовье кровати, промокнула Маше лоб краешком простыни и запечатлела на нём поцелуй.

— Господи, помоги моей девочке! — воскликнула она.

— Он помогает несомненно, — пробормотала Дуся. — Прямо чувствую крыло ангела за своей спиной. Ну, миленькая, тужься от всей души.

— Ы-ы-ы, — низкий гортанный звук огласил комнату.

Песня любви

и наслаждения. Вот сейчас-сейчас стены разорвёт плач младенца и наступит наслаждение. Дуся помнила: испытала от рождения Валерки то, что никогда не испытывала от близости с его отцом. А Маня? Знала ли она это чувство раньше? Кроме дня, когда родила Ванечку?

Головка плавно шла вперёд. На следующей потуге она полностью вышла, и Марье стало полегче.

— Васечка, не подкачай! — не удержалась Евдокия Вениаминовна.

Нужно было вытужить ещё плечики, а там пойдёт как по маслу.

Когда первое плечико показалось, Евдокия Вениаминовна интуитивно повернула малыша, и вышло и второе плечико. Малыш был красный, горячий и скользкий. И запах исходил от него особый, непривычный, тёплый, но чуточку специфический. Евдокия Вениаминовна взяла его в руки и осторожно вытащила на свет божий до самых кончиков пальчиков на ногах. Вот сейчас должны распрямиться и заработать лёгкие. Но где же долгожданный писк? В чём дело? Почему тишина? Ну-ка пищи давай! Выгоняй слизь из дыхательных путей!

Евдокия Вениаминовна положила ляльку животом на ладонь, приподняла чуть вверх и от души шлёпнула по крошечной попке. Желанные вопли наполнили комнату.

— Бабоньки, это девка! — восторженно объявила Евдокия Вениаминовна. — Вишь как пищит, надрывается!

Руки Марьи Антоновны сами потянулись к младенцу.

— На-на, держи свою Тимофевну.

Евдокия Вениаминовна передала матери на живот её детку. И наслаждение нахлынуло. И Машка, коза её забодай, стала настолько прекрасной, насколько ужасной была ещё пару минут назад. Болезненная краснота лица превратилась в румянец, морщинки разгладились, а взъерошенные спутанные волосы погоды не делали. На лице читались умиротворение и счастье.

Евдокии Вениаминовне показалось даже, что она одна это видит: это счастье в лице матери. Она бросила взгляд на лицо Клавдии Семёновны и поняла, что и Клава тоже видит и чувствует. В её чёрных глазах стояли слёзы.

— Так, девки, не расслабляемся. Ещё не конец. Клавдия Семёновна, неси ножницы. Пора нашу малышку освобождать от всего лишнего. Будем резать пуповину. А тебе, мамаша, не забывай, ещё послед надо родить.

Пуповину перевязали найденной наконец нитью ближе к животику, а отрезали — подальше. Малышка вся в остатках прежней жизнедеятельности уже не пищала, а пригрелась на маминой горячей коже.

— Клавдия Семёновна, возьмёшь внучку обмывать? Нам же надо ещё послед родить.

Тут они услышали шум машины за окном. Это подъехал «УАЗ-буханка» с бригадой скорой помощи. В дом вошли две женщины — врач и фельдшер. И дальше суеты только прибавилось. Старшая по званию занималась матерью, а младшая помогала обмывать малышку и проверила, как перевязали пуповину. Обе они признали роды стремительными.

Так как дело было уже сделано, Марья Антоновна не хотела ехать в роддом. Она вымоталась во время родов, и ей нужен был покой.