Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
Палашов не мог бросить Глухова без помощи, как не мог он оставить на произвол судьбы и Марью Антоновну с ребёнком на руках. Но только один Кирилл Бургасов знает, что ему раз в два месяца приходят от Палашова деньги, на которые он покупает продукты, сигареты, средства гигиены и при случае передаёт Глухову на зону. У них с Кирюшиными не принято специально обсуждать Тимофея, — пережито, загнано в дальние уголки сознания, — но он подспудно чувствует, что их мнение отличается от его.
— Игорь тоже весь какой-то истоптанный. Они просто уже не знают, что делать.
— Хороший же вы нам десерт подали, Галина Ивановна, — заметил Евгений, который давно уже не жевал, а хмуро смотрел на удручённую Милу, бросая время от времени взгляд на рассказчицу.
Галина Ивановна пожала плечами.
— Кто-нибудь ещё пробовал Олесю переубедить? — уточнил Палашов.
— Да неужели ж нет? И учителя с ней разговаривали — Олеся с трудом доучилась год. И батюшка, и психолог пробовали. И подружки её…
— Что? И ты пойдёшь попытаешься? — довольно резко поинтересовалась Мила, вскинув на него круглые, казалось, обиженные глаза.
— Пойду. А ты дуться будешь? Не жалко девчонку? Что переполошилась? Она тебе не враг и не соперница. Я с ней просто поговорю. Просто поговорю. Так что возьми себя в руки, пожалуйста. Ты же лучшая, ты добрая.
— Похоже, не такая уж и добрая, — потупилась Мила и добавила, глядя в тарелку с недоеденной котлетой, картофельным пюре и салатом: — Глупости не хватает, чтобы стать добрее. Ну, иди, переубеждай бедняжку.
Последние слова были ядовитыми. Мила стрельнула в жениха колючими глазами. Палашов воспринял сказанное, как руководство к действию. Как бы не язвила сейчас его невеста, он чувствовал себя обязанным это сделать. Он встал из-за стола, поблагодарив Галину Ивановну, подошёл сзади к Миле, жарко стиснул за плечи, поцеловал макушку.
— Я скоро, — сказал он и вышел из дома.
— В этом весь Женя, — горько усмехнулась Мила. — Ты нарочно рассказала? Догадывалась ведь, что он пойдёт?
— Пойми, Мила, нужно использовать любую возможность поддержать Елоховых. Олеся — их единственная дочь.
— Мамочка, но это её выбор!
— Я не уверена, что это осознанный, глубоко продуманный выбор. А Женя… он умеет с людьми разговаривать. Вдруг ему удастся переубедить Олесю?
— В неё был влюблён Ваня. Она очень красивая, мама. Мне страшно.
— Если не доверяешь Жене, нечего выходить за него замуж. Поверь мне, твой жених очень давно сделал выбор. Тебе совершенно нечего опасаться.
— Мне больно, мамочка. Мне даже от одной мысли больно.
Палашов устроил себе послеобеденный перекур и сразу после этого подался к Елоховым. Те, похоже, тоже недавно отобедали. Мать с отцом сидели за столом, Олеся мыла посуду, поплёскивая, позвякивая и постукивая в тишине. Он поздоровался.
— Простите за вторжение. Олеся, можно с тобой поговорить с глазу на
Олеся вымучила из себя улыбку, догадываясь уже, о чём будет толк. Она взглянула на отца, тот кивнул. Молча вытерла руки и отправилась за Евгением Фёдоровичем. Выйдя из дома, они медленно шли рядом. Мужчина посмотрел на девушку. Летний красный сарафан выставлял и без того великолепную фигуру в выгодном свете. Тугая коричневая коса покоилась между полуобнажённых лопаток. Она почти вдвое моложе него, но ведь внутри возраста не чувствуешь и кажется, что тебе опять шестнадцать. Только вот представление о жизни шире, глубже и дальновиднее, хотя…
— Давайте хоть вы не будете заводить эту шарманку, — выпалила Олеся, резко повернувшись к нему и остановившись.
Молодая, свежая, кожа без единого изъяна (нет, всё же есть маленький прыщичек возле носа), с глазами серны, губами сердечком. Длинная коса перекинулась на ключицу. Грудь всколыхнулась. Руки изящные, ноги невероятной длины. Не девушка, а мечта. Живая ходячая мечта. Только пятно от ожога на запястье.
— А давай лучше ты не будешь хоронить себя заживо!
Он смотрел требовательно и пронзительно некоторое время, но потом отвёл глаза, и они медленно пошли по старой заросшей дороге к лесу.
— Уверен, к тебе очередь поклонников выстроится. Выберешь того, кто будет по душе.
— Мне не нужна очередь. Я хочу, чтобы человек видел мою внутреннюю сущность через эту кукольную оболочку, чтобы любил меня, а не мои ноги и уши.
На «уши» Палашов не смог сдержать улыбку.
— Ну, извини, дорогая, твои ноги и уши — часть тебя. И это человек видит прежде, чем твою прекрасную душу. Даже самый проницательный человек.
— Ваня Себров любил меня по-настоящему, а я, дура, даже не заметила. Ведь он смотрел на меня такими глазами. А я не понимала, не чувствовала.
«Ваня мечтал о тебе, а любил-то он мою невесту. И знал её лучше. И встречи с ней ждал. И дышалось ему с ней легче и веселее. Может быть, и не обернулся тогда, перед смертью, из-за неё. Степень опьянения Милой в ту ночь не стоит недооценивать. Это откровение обрушилось равно на них обоих. Ваня не остался бы прежним, он переосмыслил бы чувства к тебе», — подумал Палашов, но, естественно, не сказал этого. Пусть девочка сейчас думает, что была любима. Ей это нужно.
— Как мог Тимофей так со мной обойтись? Он просто воспользовался мной, ведь так? И он тоже ничего не знал о чувствах Вани.
— К сожалению, так. Он обыкновенный несчастный мужик, которого обманывали и предавали. Сбился с пути. Он рыщет в поисках утраченного самого себя. Ты просто оказалась рядом и… он не устоял. Ты слишком привлекательная девушка. Конечно, это не оправдание, но…
— Я никому не нужна.
— Неправда. С чего ты это взяла?
— Я читала Ванин дневник. Попросила его у Марьи Антоновны, хотела понять его, узнать ближе. Она мне не отказала. Так вот там он написал про меня: «Не доставайся же ты никому!» Он хотел, чтобы я осталась одна, чтобы больше никому и никогда не принадлежала.