Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
— Дочь замучила, — прямо в лоб ответил Леонид Аркадьевич. — Да ничего, сейчас развеюсь.
Евгений многозначительно посмотрел на Кирилла, который в свою очередь всем видом ответил: «И что ты на меня так смотришь?»
— Ладно. Время дорого. К делу. Где тебя носило, солнце моё?
Палашов сел через угол стола от Лашина.
— Всё, как вы думали. Десять человек. Восемь детей — свидетели и участники убийства. В разной степени они участвовали в насильственном удержании Себрова. В ту ночь они устроили коллективную оргию. Мне, можно сказать, случайно подвернулась девчонка, которая спала в эту ночь с Себровым.
«Золото моё», —
— Она мне всё рассказала. Оказалась там случайно. Никакого насилия по отношению к мальчику не применяла — уже подтверждено свидетельствами. Питала к нему самые нежные чувства. Хорошая девчонка, попавшая в сложное положение. Это она его развязала, а потом, утром, подбила бежать. Никто из них не подозревал, что всё трагически так закончится.
— Ну а корова? Она-то здесь при чём?
— Она могла пасть жертвой ревности и мести, да парень оказался слишком добр — мухи не обидит. Есть ещё одна участница — Олеся Елохова — соседка Глухова. Пятнадцать лет девчонке. Себров был в неё влюблён, а Глухов, недолго думая, соблазнил дочь собственного приятеля и грязно ею пользовался. А так как парень глаз с неё не спускал, то он и прознал про то. Это и стало причиной эпизода с коровой. Такие вот пироги… Глухов хотел взять всю вину на себя, прикрыть этих детей и скрыть преступные взаимоотношения с малолеткой. Больше, кажется, ему скрывать нечего.
— Так, так… А ты как узнал?
— Ваня перед смертью и перед тем, как начать добровольно в сене кувыркаться с Кирюшиной, ей об этом рассказал. А она всё открыла мне.
— А в Москву ты зачем попал?
— Решил помочь девчонке — Кирюшиной. Отвёз её домой к матери, а то маялась она одна со своим горем в Спиридоновке. Мать-то была в городе и ничего не знала.
— Сколько Кирюшиной?
— Восемнадцать.
— Что ж, вполне самостоятельный возраст.
— Простите, что вмешиваюсь, — обнаружил себя Кир. — Расскажи, в какие подвиги ввязался. Он же у нас… Что у тебя там, рана?
Товарищ показал на руку Палашова. Тот кивнул.
— А, это… Так, царапина. Когда в Москве был, повезло встретиться с шайкой ребят, которые у местной ментуры в разработке. Чуть свидетельницу мою не сцапали, представляете?
— Ты что там, в драку ввязался? — строго спросил Леонид Аркадьевич.
— Да какая драка? Чисто самооборона. Они трусоваты для настоящей драки оказались. В общем, я поработал там, в Спиридоновке, с людьми — с матерью убитого, с родителями убийцы, с Кирюшиной и ещё одним свидетелем — Василием Леоновым восемнадцати лет… он подтвердил показания Кирюшиной… с соседкой убитого. На обратном пути в Каширу заскочил и там погуторил ещё с одним участником — Алексеем Рысевым, рыжим дистрофиком. Тот, в общем, не показал ничего нового, кроме тыльной стороны своей жалкой душонки. В его руках был нож, когда другой парень, Денис Певунов, здоровенный детина, мальчишку на этот нож толкнул. Этим Певуновым и надо будет заняться в первую очередь. Он москвич. Потом проработать четырёх девчонок, одна из Балашихи, остальные — с Москвы. И, надеюсь, выманить из Петербурга лучшего друга Себрова — Павла Круглова. Придётся поехать на похороны. Мать Вани дала мне его дневник. Сегодня надеюсь начать изучение.
Лашин открыл ящик стола и вытащил оттуда большой белый конверт:
— Держи подспорье к твоему делу.
Палашов взял конверт и заглянул внутрь — там хранились оперативные фотографии, снятые криминалистом на месте.
— Да, и ещё… — Леонид Аркадьевич
* * *
Палашов и Бургасов колесили по дороге в Новомосковск. Туда был час езды, значит, молодые мужики домчатся минут за сорок. Тонкая струйка дыма улетучивалась в оконную щель. Часть пути протекала по двухполосной в одну сторону трассе. Предстояло краем зацепить Грицовский, а там сойти на узенькую вертлявую дорогу.
— Расскажи подробности по делу о краже скота, — попросил Палашов и затянулся.
— Да всё то же, Жек. Безработица, нищета. У этого Михаила Евграфова — жена и дочь. Представь, мужик толком не работает, а мясо домой здоровыми кусками таскает. Поди жена довольна.
— Блин, мы-то работаем, а на кусок мяса тоже едва зарабатываем. Вот засада-то. Ну, ты ему объяснял про сотрудничество со следствием?
— Объяснял.
— А доказательства какие? Вещь-доки там…
— След его обуви. Земля на его ботинках. Да его сам сторож признал.
— Тем более, зря он так. Как думаешь, уже осознал ошибку?
— Похоже, не совсем, раз не колется. Задумал, видать, прикрыть остальных и сесть один, герой. Если не признается, пойду с его женой разговаривать, все его связи поднимать.
— Как дочь его зовут?
— Наталка.
— Ага.
На подъезде к Грицовскому повернули налево к Новомосковску. После выкрутасов дороги поднырнули под два моста, второй — железнодорожный. А когда по обочине потянулась высоковольтка, Палашов опять заговорил:
— Мне кажется, тебе надо с Сашурой откровенную воспитательную беседу провести. Что она батьку мучает? У тебя же нет на неё видов? Нет. Представь себе лицо Аркадьевича, если ты ему о видах на его малолетнюю дочку заявишь! Мол, буду ждать и вечно любить…
— А так всё хорошо начиналось!
— Я уже слышал недавно эти слова.
И тут же Палашов вспомнил, где сидела в машине та, что их произнесла. Аккурат на месте Кирилла. Вспомнил и её невыносимое хулиганское бедро.
«Мрак!» — только и подумал он, отгоняя от себя этот призрак, а вслух сказал:
— Всё ж таки хорошо там, где нас нет.
IX
Июль 2001 года.
Бургасов видел, как по-особому смотрит Лашин на жену и дочку. Он и жена рядом напоминали двух колобков и странно, что дочка не вышла у них третьим колобочком, а, напротив, была худышкой. Сашура иногда заходила проведать отца, и тогда обязательно пикировалась с Кириллом остротами и дружескими подтруниваниями. Чувство к ней было тёплым и сладким, как парное молоко, словно она его младшая сестрёнка. Но однажды Палашов поведал ему, что Сашура в него, Кирилла Бургасова, влюблена. Молодой мужчина сильно смутился, начал стесняться и избегать девчонки, ведь ей было всего двенадцать лет. Она, напротив, зачастила с приходами, а отец не понимал, чего она капризничает, устраивает сцены, и списывал всё на переходный возраст. Это был случай, когда всезнающий и всепонимающий Леонид Аркадьевич оказался глух к собственной дочери. Женька Палашов на его жалобы молчал, как партизан, утаивая очевидную ему причину.