Ванечка и цветы чертополоха

Лазарева Наталия

Надо сказать, Юленька с выдающейся женской интуицией первая заметила в Палашове перемену. Она уловила, что всегда такой уравновешенный Женька ходит, словно на взводе, словно сжатая пружина. Несомненно, дело в какой-то бабе, и, несомненно, баба эта появилась во время или сразу после командировки. Но Юленька тактично молчала и наблюдала за мужчиной. Только в её обращении появилась какая-то ласковая нотка, будто она находится рядом с тяжело больным человеком, достойным жалости и всяческого внимания. Но и как в деле с настоящим больным, нотка эта только вредила самочувствию «больного». В промежутке между допросами

Палашов заглянул к ней и спросил:

— Юлька, сделаешь мне перевязку? Неохота тащиться в больницу.

— А что за рана?

— Да так, пустяковая, рвано-резаная. Только сгоняй, пожалуйста, в аптеку за мазью и бинтом.

Он положил на стол ей деньги, сопровождаемый умным внимательным взглядом.

— Через десять минут, — сказала она и уткнулась в бумаги.

Через полчаса из кабинета Палашова раздавались странные звуки: это были его протяжные «о-о-о» и «у-у-у» и весёлый сердечный хохот Юльки. Лашин, привлечённый шумом, отправился на позывные и распахнул дверь в кабинет.

— Что у вас здесь происходит?

— Да вот, Юленька помогает мне раны зализывать.

Оба стояли, и Юля заматывала Палашову предплечье бинтом.

— Юлька так побледнела при виде раны — пришлось её реанимировать. Вот для чего весь этот цирк.

Лашин внимательно поглядел в веснушчатое лицо альбиноске Юльке и не смог не улыбнуться, видя её сияющие смехом голубые глаза.

— Ладно. Заканчивайте балаган.

— Да. Мы уже заканчиваем, Леонид Аркадьевич, — весело промолвила Юлька.

Когда Лашин вышел, Палашов уже больше не стонал, а Юлька не смеялась. Им обоим стало как-то неловко в обществе друг друга.

— Ну, вот и всё, — отпустила Юлька узел.

— Спасибо, Юленька, — мужчина легко коснулся губами её щеки.

Она смутилась сильнее. Он представил её в своих объятиях, ярко, чётко, натурально. И тут же почувствовал всю абсурдность этой фантазии. Вместо неё в его воображаемых руках пышным цветом расцвела Мила с тоненькой талией, хрупкими плечиками, чуть вздёрнутым носиком и зелёными почти круглыми глазами. И ему невыносимо захотелось, чтобы это случилось не только в его воображении. И весёлое настроение окончательно улетучилось.

Он попытался скрыть тоску за жгучей улыбкой.

— А ведь Дымов передавал тебе пламенный привет.

— А… Дымов… — Юленька загадочно улыбнулась и показала Палашову спину в белой блузке рубашечного покроя. Уже на пороге она быстро обернулась и сказала: «Спасибо!». Она опять почувствовала сжатое состояние Женьки Палашова.

Прямо с порога кабинета Лашин начал:

— Ты мне кончай это! Девке голову дурить!

Но Палашов был задумчивый и отрешённый. Он только протянул, глядя на начальника бессмысленными глазами:

— Не-е-ет, не-е-ет. Я и не начинал. Юленьке, кажется, нравится Виктор.

— Какой ещё Виктор? — строго спросил Лашин.

— Да Дымов. — И совсем уже очнувшись: — Опер наш, Дымов.

Перед обедом Палашов по Свободной добрался до Площади Ильича, где в одном из нижних домов располагалось почтовое отделение, дал телеграмму Павлу Круглову: «Ваш друг Иван Себров убит. В субботу 25-го похороны. Срочно приезжайте. Следователь Палашов». Затем наскоро отобедал в местной столовой на втором этаже. С обедом он припозднился. Леонид Аркадьевич давно перекусил из баночки прямо у себя

в кабинете, Юленька последовала его примеру (впрочем, Палашов с ней никогда не обедал), Семёнова где-то носило, а Бургасов отправился в больницу разбираться в тёмной истории одной старушки, которая якобы упала на ровном месте, но получила весьма странные при этом травмы. Так что поводов задержаться не было. Нужно было ещё поработать с делом Себрова, ведь вместе с Дымовым завтра отправлялись вызовы на допрос всех четырёх барышень, свидетельниц этого убийства. Предстояло сделать решающий вывод: намеренно или ненамеренно толкнул Певунов Ванечку на нож. Первой он готовился огорошить Олесю Елохову, чей эскизный портрет висел у него под магнитом на холодильнике, болезненно подстёгивая его к воспоминаниям. Дело шло со скоростью набирающего ход поезда, и проволочки тут были ни к чему. Самому следователю было чрезвычайно важно, чтобы дело поступило как можно быстрее на рассмотрение в суд. Палашов не сомневался, рассматривать его будет председатель суда собственной персоной.

Вечером под аккомпанемент шипящей на сковороде курицы Палашов опять дубасил грушу. Глаза его периодически начинали застить непрошенные слёзы, но он старался ни о чём не думать, кроме того, что было бы хорошо поехать в Тулу, пострелять там в тире или сразится с кем-то из спортсменов в рукопашном бою. Ни о Юленьке, ни о ране он и не вспоминал. Под конец поединка с собственной болью все соки организма так перемешались — и не разберёшь составляющих.

XIV

«Девятка» пылила, ныряла и выскакивала из-за холмов и травы, и никто бы не подумал, что повод для поездки у неё самый что ни на есть скорбный. Палашов всячески постарался приблизить этот день, и вот теперь всё свершалось. Неумолимое движение колёс приближало его встречу с Марьей Антоновной. И когда он остановился напротив её дома, она тут же показалась на ступеньках, заперла дверь на замок и спустилась, преодолела расстояние до калитки и через какую-то минуту сидела в машине на заднем сиденье.

Палашов успел разглядеть её траурный убор — длинное тёмное платье, чёрная косынка, ни одного вольного волоска на бледном напряжённом лице. В руках узелок с одеждой для Ванечки и тряпичная сумка с документами.

— Заедем к Кирюшиным — ключ отдам, — попросила она, поздоровавшись.

— Хорошо.

Марья Антоновна на минуту вышла из машины и вошла через калитку на участок. Через забор, через сплетение ветвей мужчина увидел шустро промелькнувший Милин силуэт, когда она встретилась с женщиной и забрала ключ. И без того с самого утра взволнованная кровь взбунтовалась в жилах и понеслась ещё быстрее. Марья Антоновна вернулась в машину и пояснила:

— Они стол накроют, пока мы ездим.

— Да.

Тронулись в скорбный путь. Осиротевшая мать сидела поначалу тихо, Палашов тоже не тревожил её, понимал: как-то надо это пережить. Но в середине пути, когда они проезжали село Щучье, она вдруг заговорила. Сначала он едва расслышал слова:

— Женя, вы же знаете, я теперь осталась совсем одна… Мне очень нужно с кем-то поделиться. С Дусей я не могу об этом говорить. Да и с вами мне тяжело…

Палашов напряг слух, чтобы не пропустить ни одного слова.