Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
— Вы меня слышите?
— Да. Только если возможно, чуть погромче.
— Пообещайте никому ничего не говорить из того, что я вам сейчас расскажу. Я не хочу огласки. Оно, конечно, рано или поздно всё вскроется… Но только не сейчас. Мне время нужно.
— Даю слово. Что бы вы мне сейчас ни сказали, это останется между нами.
— Спасибо. Мне очень стыдно. Как какой-то страшный сон! И кошмар всё длится и длится. Чтобы его побороть, я должна выговориться. Простите меня. Вы, наверное, столько уже всего
«Решайтесь, голубушка», — умолял про себя следователь.
И она решилась:
— Помните, я рассказывала, как Тимофей пришёл ко мне, когда всё это с Ваней случилось? Я его ещё по щекам лупила. Руки только-только болеть перестали. Так вот после, когда я уже лупить его не могла, это случилось. Ничего нельзя было поделать. У меня уже сил не осталось сопротивляться. И теперь я перед всеми виновата, особенно перед Ваней.
Марья Антоновна всплеснула руками и закрыла лицо. Палашов прикладывал огромные усилия, чтобы вести машину. Он был сейчас весь там, на заднем сиденье, рядом с несчастной женщиной. Новость его нешуточно всколыхнула.
— Марья Антоновна, я всё ещё не уверен полностью, что правильно вас понял. Что именно произошло?
— Близость эта окаянная, — вдруг решительно и даже зло, отняв руки от лица, произнесла женщина так, что уж никак нельзя было ослышаться.
Машина заметно вильнула на дороге, хотя и прежде приходилось объезжать ямы. Но в этот раз полотно точно оставалось гладким. Первые чувства Палашова — желание добавить красного цвета в палитру глуховской физиономии.
— Между вами и Глуховым произошла близость?
Он выдохнул этот вопрос.
— Да. Да, — отчаянно подтвердила женщина, и снова спрятала лицо в ладонях. — Как же мне стыдно, Господи. Он не насиловал меня. Нет. Он меня утешал. Ласкал. Любил. Ребёнка хотел мне сделать взамен Вани. А я ничего не могла с собой поделать. Ничего. Видно, рехнулись мы оба в те минуты. Чокнулись, да. По-другому не скажешь. Никто не должен знать об этом. Я не переживу позора!
— Не подумайте, что я плохо слышу или туго соображаю, но… Это очень… неожиданно.
— Чего уж там, говорите, как есть. Это очень гадко.
Палашов схватился за сигареты.
— Разрешите мне покурить? Надо как-то переварить такую новость.
— Я бы сама покурила, если честно. И даже напилась бы, наверное. Но нельзя. Нельзя. Ваня!
Женщина зарыдала в голос. «Девятка» ушла на обочину и остановилась.
— Марья Антоновна, я вам клянусь, никто не узнает. Я вас прошу…
Палашов бросил сигареты, бросил руль, вышел из машины. Он забрался на заднее сиденье к плачущей навзрыд женщине. Его рука легла ей на плечи.
— Будет,
Женщина притихла, обратила мокрое лицо на Палашова.
— Но как же он мог так с Ваней поступить? Разве нельзя было его ко мне за шкирку притащить и сказать: «Вот, Машка, твой щенок ко мне в сарай залез и хочет корову мою убить! Разберись с ним!»?
Следователь снял руку с плеч Марьи Антоновны.
— Мог, мог, конечно, мог. И это был бы самый здравый способ разрешить задачу. Он очень перед вами виноват. Очень. Но он признаёт это. И раскаивается. — Палашов сделал паузу. — Вы подумаете ещё обо всём, но сейчас нам надо ехать, нас ждут. Так что приведите себя в порядок и поедемте.
— Да, конечно, — Марья Антоновна нашарила в сумке носовой платок и поднесла к глазам, — простите меня. Ещё и это на вас вывалила.
— Главное — вам стало полегче.
Мужчина вышел из машины и вернулся за руль. Каково было ему? Мягко говоря, новость его огорошила.
* * *
В пятницу Палашов поднял на уши все правоохранительные органы города Венёва и нашёл несколько бойцов, готовых перенести гроб. Получалось, Ванечку хоронят в лучших традициях павшего при исполнении служебного долга. По-хорошему, хоронить его должны были бы моряки, но офицеры внутренних войск — тоже неплохо. Среди них подвязался и Бургасов, несмотря на дежурство.
Евгений коротко объяснил другу, какое значение имеет для него покойный, и тот стоял плечом к плечу с ним в церкви. Второе плечо Палашова возвышалось над Марьей Антоновной. Она, в свою очередь, страдала молча. На лице повисла обречённость. Отпевал отец Николай. Он выразил огорчение, что столь юный человек покинул сей мир, и в то же время радость, что теперь душа его будет пребывать в Царствии Небесном. Где пребывала душа Ванечки, не знал никто из смертных, кроме, возможно, самого мальчика. А сам он теперь мог только покоиться с миром.
Помощь товарищей ограничивалась помещением гроба с телом в ритуальный микроавтобус. Крышку только чуть наживили, чтобы можно было в деревне проститься с убиенным. Палашов и Марья Антоновна на «девятке» показывали дорогу водителю катафалка. Дорога тянулась неровная, недолгая и последняя.
Его везли домой к часу дня. Когда подъехали, возле дома собралось много народу. Гроб вытащили из микроавтобуса и водрузили на две табуретки под берёзками. Пусть постоит возле дома в последний раз, простится. Кладбище рядом — водителя отпустили.