Вангол
Шрифт:
— Да ну, бать, чё я не так делаю?
— Лодырь ты, стараешься любую работу на другого свалить. Аукнется тебе это, если не поймёшь. Жизнь, она длинная.
— Ладно, бать, посмотрим. Я вот к бакенщику Макару в ученики пойду.
— А возьмёт?
— Говорил, возьмёт, если ты отпустишь. На «Трёх свистках» и жить буду всё лето. А, бать? Отпустишь?
— Подумать надо. Поди-ка пока валежника покрупней подруби на ночь.
Лёха с кислым выражением на лице стал обуваться, наматывая сырые портянки на ноги. Прихватив топор, пошёл в сторону, и скоро оттуда послышалось глухое тюканье.
— Принимайте водицу.
Подошедший Федька подал отцу берестяное ведёрко с водой. Очищенные песком алюминиевые миски серебром светились от пламени костра. Вернувшись, Лёха принёс охапку дров. Пошёл было
— Ну, сынки, будем ужинать. — Деревянной ложкой отец накладывал в миски большие куски разварившегося рыбьего мяса и заливал их жирной прозрачной юшкой.
Горло Остапа перехватил спазм от аромата стерляжьей ухи. Не выдержав, отполз от рыбацкого костра подальше. Прислонившись спиной к лесине, он вытащил последний кусок вяленой рыбы и, закрыв глаза, медленно его жевал. «Ничего, ещё побалуюсь и стерлядкой, и икоркой под хороший коньячок», — думал он.
Осторожно пробравшись туда, где парень рубил валежник, Остап прихватил оставленный в пеньке топор. Ночи были ещё довольно прохладные, и Остап, уйдя дальше, уже на ощупь собрал сушняк и зажёг небольшой костёр. Утром, выходя к реке, он слышал, как мужик отчитывал сына за потерю топора. Лёха божился, что не обронил топор, а воткнул на вид в пень, однако отец ему не верил.
— Непутёвый ты, ничё доверить нельзя, куды мы теперь без топора. Иди ищи, пока не найдёшь, видеть тебя не хочу.
— Да уж всё на три ряда облазил, нету нигде, бать, — оправдывался сын. — Украл кто-то.
— Ага, медведь спёр. Иди ищи, пустомеля! Не найдёшь, пойдёшь за топором в деревню, чтоб к вечеру был здеся, понял?
— Понял. — Лёха, почесав затылок, посмотрел ещё раз в ту сторону, где оставил топор, взял краюху хлеба из мешка и пошёл по берегу вверх по течению.
Остап, скрываясь в зарослях, пошёл следом, выше по берегу. Вскоре Лёха повернул в распадок и по едва заметной тропе углубился в чащобу. Остап, отпустив его подальше вперед, двинулся за ним. Часа через три Лёха остановился отдохнуть и около часа проспал на небольшой поляне среди бесчисленных, сплошь усыпавших её алых жарков. Тропа в том месте была хорошо заметной, и Остап прошёл мимо безмятежно спавшего парня. Ещё часа через два пути тропа вывела его на довольно широкую дорогу, вскоре Остап услышал отдалённый лай собак. Деревня была рядом, и Остап, сойдя с дороги, вновь ушёл в ставший редким лес. Здесь он решил дождаться темноты. Устроившись удобно, Остап уснул. Он слышал, как из деревни по дороге проехала телега с женщинами. Как, торопясь, прошёл в сторону деревни Лёшка и через некоторое время, весело насвистывая, возвращался на реку. Он слышал, как по дороге возвращалось, наверное, с пастбища стадо. Он проснулся внезапно, но поздно. Крупная лайка пастуха, вероятно почуяв его, кинулась в лес и, наткнувшись на притаившегося Остапа, залилась лаем. «Вот чёрт», — подумал Остап и зашипел на собаку:
— Пошла отсель…
Он, не поднимаясь, уставился на собаку, глядя в глаза, оскалился. Собака, продолжая лаять, попятилась, а потом, тихо взвизгнув, бросилась наутёк. Старик Кандыбалов, пастух, так ничего и не понял, увидев своего пса Разгона, вылетевшего пулей из березняка и старавшегося забиться ему под ноги.
— Ты чегой-то, а ну, ату его! Хто там тебя пугнул, щас с ружья стрелю!
Он вскинул висевшую за плечом старую бердану, и гулкий выстрел многократным эхом покатился по сопкам. Остап залёг и не двигался. Пастух постоял немного, всматриваясь в лес, а потом, закинув бердану за плечо, споро зашагал, догоняя шарахнувшихся от выстрела коров. Пёс бежал рядом с ним, то и дело оглядываясь в сторону затаившегося Остапа. «Надо мужикам сказать. Медведь, что ли, рядом лазит али волки. Разгон так и жмётся к ногам, так и жмётся. Чует зверя, старый охотник», — думал Кандыбалов, входя в деревню.
— Ты чё, Кандыба, никак, стрелил кого? — спросил пастуха вышедший встречать скотину из крайней хаты старик Кулаков.
— Не, пуганул тока, какой-то зверь коло деревни бродит. Поди, Панфилыч, сынам скажи, пущай пробегут с собаками вдоль дороги. Може, они кого и стрелют.
— Нету их дома, с утра на рыбалку подались, ещё не возвертались.
Панфилыч, закрыв воротину за
— Егор, ну ты где, я уж налила, остывает, садись ужинай, я пока со скотиной управлюсь. — Глянув на него, улыбнулась. — Скоро я, — весело, с укором, сказала она, как будто прочитав оставленные у кедрового бревна мысли своего мужа.
Вечерело. Остап, рванувший сначала от деревни в тайгу, остановился. Поразмыслив, повернул назад. Ещё светились огоньками окна крайней хаты, когда он подошёл к изгороди. В небольшое оконце с незадёрнутой занавеской было видно, что в доме на столе горит керосиновая лампа и около неё сидят два пожилых человека, мужчина и женщина. Остап, не раздумывая, вошёл в ограду и подошёл к дверям. Дверь в сени была открыта, он подошёл и негромко постучал. Панфилыч услышал стук и удивлённо глянул на жену.
— Галка, слыхала? А ну гляну, хто там скребётся, двери-то открыты. — Взяв в руку лампу, он подошёл к двери и, открыв её, спросил: — Хто там пожаловал на ночь глядя? Заходь, двери открыты.
Сенная дверь осторожно открылась, и Панфилыч увидел жалкую фигуру убогого человека.
— Люди добрые, помогите страннику Христа ради.
Побег из лагеря группы заключённых, да ещё с оружием, да оставивших после себя восемь колото-резаных трупов из взвода охраны — такого не было давно. Докладывать в Москву начальнику лагеря было просто страшно. Но докладывать пришлось, и телефонограмма, пришедшая в ответ, требовала принять все возможные и невозможные меры по розыску и уничтожению беглых. От этого зависела теперь судьба многих, и в первую очередь его, начальника лагеря, поэтому полковник не спал уже двое суток. Не спали и его подчинённые. Подтянутые из Читы поисковые группы из частей особого назначения уходили и уходили в тайгу на поиск бежавших, квадрат за квадратом прочёсывая таёжные дебри. Приказ был короток — найти и уничтожить.
— Такдыган, проснись, у нас гости. — Ошана тормошила старика, с тревогой вглядываясь в его лицо.
— Ох, мне такой сон снился, а ты… Какие гости? — Старик проснулся и сел на топчане.
Огонь еле теплился в очаге, и в чуме было прохладно. Ошана подбросила несколько мелких веток ерника, и огонь вспыхнул, ярким пламенем осветив жилище старика.
— Так что за гости, Ошана?
— Не знаю. Большой костёр, много людей, вооружены, конные, пришли вечером и стали стоянкой за сопкой в логу, у ручья. Уходить надо, пока они не видели нас. Утром будет поздно.
Через пару часов семья Ошаны с небольшим оленьим стадом быстро уходила по долине на север, оставив после себя только прилитые водой и припорошенные прошлогодней травой угли от очагов.
— Почему мы уходим ночью? Почему мы так спешим? — задавал вопросы Игорь всем по очереди и, не получив ответа, оглядывался и оглядывался в темноту у себя за спиной.
Видя озабоченные лица своих близких, чувствуя опасность, грозившую всем, он перестал спрашивать. Вооружившись луком, чуть приотстав от уходивших, осторожно двигался следом, охраняя уходившую семью и стадо. С некоторых пор Игорь уверовал в то, что эти люди — его семья и никого другого на свете ближе ему и нет. Он и не подозревал, насколько был прав. Такдыган, ехавший впереди, заметив действия Игоря, довольно улыбнулся. Тайга лечит. Тайга даёт жизнь. Когда некоторое время назад стойбище проснулось под крики новорождённого и счастливая, враз помолодевшая, Ошана вынесла и показала старику его правнука, у Такдыгана навернулись слёзы на глаза.