Вангол
Шрифт:
— Надо кого-то отправлять за участковым. Езжай, Костя, заодно в здравпункт зайдёшь, пусть тебе руку чем помажут да забинтуют. Лошадь у Кандыбы возьми, вон он стадо собирает, пусть сёдня пёхом попасёт.
— Хорошо, токо руку мне лучше Демьяниха пусть полечит, — сказал Костя, улыбнувшись ослепительно-белыми зубами, озорно глянув на председателя.
— От умный-умный, да дурак. Та ведьма давно из ума выжила, а ты, коммунист, к ней лечиться?
«Ну-ну, если бы не старуха, гореть бы всей деревне», — думал Костя, идя по тропке к своей избе, в поводу он вёл коня.
— Маш,
— Хорошо, Костя. Там зайди к сестре, гостинец передай ребятишкам.
К вечеру вместе с участковым Козодубом Костя вернулся в деревню. По пути рассказал всё, что видел, и теперь вместе они подъехали к сгоревшей избе, возле которой с угрюмыми лицами сидели на старом кедровом бревне сыновья Панфилыча.
— Иванников наказал — до вашего приезда ничего не трогать, — сказал, встав, Николай, старший сын. — Мы и не трогали.
— Правильно, что не трогали, а теперь давайте вместе аккуратно, от дверей осторожно разбирать. Нужно вытащить всё, что рухнуло сверху.
Через час братья с каменными лицами вынесли уложенные в покрывало останки своих родителей. Вся деревня собралась и наблюдала это страшное зрелище. Козодуб, сидя на бревне, устроив на планшете лист бумаги, писал протокол осмотра места происшествия, из которого следовало, что пожар произошёл вследствие неосторожности при обращении с керосиновой лампой, которая, вероятнее всего, упала на пол. Это подтверждается осколками лампы на полу около стола и запахом керосина. Погибшие, вероятно, задохнулись во сне, так как останки их тел были обнаружены в месте, где находилась постель. Во время осмотра печи в одном из проходов обнаружены обгорелые останки животного, вероятно кошки. На сохранившихся участках шерсти ощущается запах керосина. Возможно, каким-то образом кошка задела и опрокинула со стола непогашенную лампу, что и явилось причиной возгорания. Закончив протокол, сержант Козодуб вытер обильно вспотевший лоб, размазав по нему сажу, сложил лист и положил в планшет. Иванников пригласил участкового поужинать, и они ушли к нему в избу, стоявшую в самом центре улицы, рядом с поссоветом.
— Да, жаль стариков. Как же это могло случиться? — спросил участкового уже за столом после второй рюмки Иванников.
— Они скатёркой стол застилали? — вопросом на вопрос ответил Козодуб.
— Да, аккуратно жили, хозяйка у Панфилыча, царство им небесное, добрая была.
— Вот я думаю, кошка скатёрку вместе с лампой и стянула на пол.
— Да как же они не проснулись-то? Небось услышали бы грохот да дым почуяли.
— То мне неведомо, фактов никаких нет. Последним их видел пастух, как его, Кандыбалов. Коров загнали, и всё.
В дверь кто-то стукнул, и она приоткрылась. В проёме показалась голова старшего сына покойного Панфилыча.
— Можно?
— Входи. Садись, выпей за упокой родителев твоих, — сказал Иванников, выдвигая из-под стола табурет.
— Спасибо. Не могу я сейчас. Потом, похороним, тогда помянем. Я вот что зашёл. Справка, что вы мне выписали, у отца за божницей лежала, да сгорела. А мне ж в город надо, сами знаете, на курсы электриков.
— Да
— Дак похороним и отправлюся. Ну, приятного аппетита, до завтра. — Николай встал и, тихо закрыв за собой дверь, вышел.
В это время Демьяниха колдовала с ожогами на руке Кости. Что-то нашёптывая, присыпала по всему ожогу серым порошком.
— Рану не чеши и не мочи, как корка от снадобья сама отойдёт, так новая кожа готова будет.
— Спасибо вам.
— Ой, сынок, не за что, Бога благодари.
— Бог-то он если и есть, то далеко. А ваши руки деревню спасли, я-то это знаю. Надо же, кошка лампу уронила — и какая беда.
— Это тебе про кошку кто сказал?
— Участковый пожарище осматривал.
— Неправда это. Убили стариков, а потом избу сожгли, — строго глядя в глаза Косте, сказала старуха.
— Да с чего ты взяла? Кто, за что, быть того не может. В деревне чужих уж два месяца никого нет, бездорожье.
— Говорю тебе, так было, знаю. Иди уже, руку береги, ещё сгодится. — Демьяниха отвернулась и полезла в старый сундук.
— Ладно. Спасибо ещё раз, пойду.
Старуха его, казалось, не слышала, и Костя, выйдя из её избы, отправился домой.
«Точно с ума выжила, однако пожар-то она потушила, как так? — роились и не давали покоя мысли в Костиной голове. — Убили да пожгли?! Такого со времён Гражданской не бывало в здешних краях. Все друг дружку знают сызмальства, притёрлись, прикипели, вражды такой быть не может среди своих в деревне. Кто чужой? Так и не было никого давно».
Схоронили стариков в одной могиле. Помянули всей деревней, погоревали и забыли, у каждого свои заботы да хлопоты. Николай уехал на курсы в Красноярск, где и остался. Младший брат снёс сгоревшую избу и поставил на её месте новый сруб, куда вскоре привёл молодую хозяйку. И только Костя, поглаживая зажившую руку, часто задумывался, вспоминая строгий взгляд Демьянихи: «Убили да пожгли».
— Вот так и было, убили да пожгли родителев моих лихие люди, — рассказывал в вагоне поезда бородатый мужик соседям по вагону, угощаясь под их охи и ахи съестным со стола. — Теперь еду к родне в Ростов, невмоготу в том месте оставаться. Глаза закрою, мать с отцом стоят, как живые, руки ко мне тянут: «Сынок, сынок…»
Сердобольная женщина, смахнув слезу, вытащила из котомки сало:
— Кушайте на здоровье, кушайте.
— Спасибо, — вытирая глаза и осклабившись в улыбке, сказал Остап. — Дай вам Бог здоровья, мамаша.
— Как ваше имя-отчество, уважаемый? — обратился к нему лежавший на верхней полке внимательно слушавший Остапа молодой мужчина.
— Кулаков Николай Егорыч, — ответил Остап, пережёвывая кусок сала. — Вот документ есть, а что?
— Да нет, Николай Егорович, не в документе дело, я корреспондент газеты, Шеметов Иван, работаю в «Комсомолке», и очень ваша история меня задела, расскажите поподробнее, где, когда всё случилось. А я в газете очерк напишу о том, как злобствуют враги народа, зверски убивают простых крестьян-колхозников. Понимаете, очень важно…