Вангол
Шрифт:
— Товарищи курсанты, с этой минуты вы приступаете к изучению великого немецкого языка, языка, на котором говорит в этот час большая часть Европы. За шесть месяцев, которые нам отведены, вам придётся научиться говорить и понимать немецкую речь, читать и писать по-немецки, думать по-немецки и видеть немецкие сны. Можете не сомневаться, так будет. Вы способны справиться с этой задачей, иначе вы сюда не попали бы. С этой минуты даже в повседневном общении запрещено разговаривать по-русски, только по-немецки. Вопросы есть?
Вопросов не было. Вернее, вопросы были, но никто не знал, как задать их на немецком, поэтому все молчали. Высокая худая женщина в роговых очках, в военной, тщательно подогнанной форме по-немецки приказала всем сесть и открыть спецучебники. С этого и начался кошмар под названием ускоренный
Поезд медленно втягивался в пригород, Вангол стоял в тамбуре у открытой двери и полной грудью вдыхал чистый сибирский, пахнущий весенними цветами воздух. По встречному пути, издали казалось, лоб в лоб шёл эшелон, и чем ближе он приближался, тем тревожнее становилось на душе Вангола. Он буквально всем своим телом вдруг почувствовал тревогу и опасность. Его руки инстинктивно сжались на поручнях. Когда встречный воздух от пролетавших мимо вагонов ударил его в лицо, он понял: в этом поезде ехал его лютый враг, недобитый им и выживший, в, казалось бы, невозможных для этого условиях, сумевший вырваться на свободу Остап. Промелькнувшие вагоны унеслись вдаль, а Вангол, чуть побледнев, стоял в тамбуре, всё так же крепко вцепившись в поручни. Теперь он знал одно из основных правил разведчика: если вытащил оружие — стреляй, нож — бей, но бей наверняка. Только убедившись, что враг сражён, уходи, недобитый враг опаснее. Теперь Вангол был другим, а тогда, тогда…
Воспоминания нахлынули на Вангола. Он вдруг увидел смеющееся лицо Тинги, бегущей к нему. Услышал её звонкий и лёгкий, как журчание весеннего ручейка, смех. Увидел пепелище сгоревшего чума и себя, лежащего на могиле Тинги. «Я его найду, я его найду, эта тварь не должна ходить по земле, в лучшем случае она должна в ней лежать». В Ванголе кипела ненависть, как будто всё произошло только вчера, как будто он, только-только последний раз поцеловав камни, закрывшие от него тело любимой, встал на ноги и поднял глаза к небу.
Он посмотрел на небо. Небольшие облачка висели в нём, насквозь пронизанные солнечными лучами. Солнце слепило и согревало обдуваемое ветром лицо Вангола. Он успокоился, вернулся в вагон и стал собирать вещи. Поезд прибывал на вокзал.
Река жила своей ночной жизнью. На перекатах шумела ровным гулом разбивавшаяся о каменья вода, тихо шипела на пологих сливах и, бурля и пенясь, вырывалась из ям, творя водовороты и бугры. В тёмных глубинах, в ямах за камнями стаями стоял крупный окунь. Особняком в тихом течении, сонная, пережидала ночь крупная щука. У берегов лютовал ночной хищник налим, хватая и всасывая в свою ненасытную утробу зазевавшуюся мелкую рыбёшку. Ближе к рассвету из укромных мест на охоту выходил крупный таймень, резвясь, вылетал из воды, изгибаясь в воздухе метровой дугой, падал шлепком, пугая сонную рыбёшку, и тут же мощным рывком догонял и хватал пытавшуюся уйти от него добычу. Утренний туман как молоко растекался над рекой, укрывая вышедших на водопой лосей. Крупный сохатый, войдя с косы в воду, долго пил, опустив голову на могучей шее. И только шум выдыхаемого им воздуха нарушал тишину. Пофыркивая и часто отрываясь от воды, рядом пили матки. Восток светлел, и предрассветный ветерок, чуть шевеля кроны сосен, своим шелестом нарушал звенящую тишину спящих берегов.
Ещё не взошло солнце, как Такдыган разбудил крепко спавшего Игоря.
— Вставай,
Протирая ладонями заспанное лицо, Игорь спросил:
— Откуда ты знаешь, Такдыган, что за нами идут? Лошади не пройдут там, где мы прошли.
— Люди идут. Пешим ходом. Сейчас они спят у костра. Ночью варили мясо и пили чай. Они далеко от нас, но нам нужно спешить. Есть будем в дороге.
— Хорошо. Я готов, — сказал Игорь, отвязывая оленя.
Через два часа, петляя между скалками, они спустились к реке. Солнце уже встало. Перед ними открылась широкая гладь реки. Раздвинув берега, она сверкала своими плёсами. Воздух, чистый и прозрачный, звенел от многоголосья птиц, дурманяще пах многоцветьем наступавшего таёжного лета. Где-то рядом мощным трубным звуком призывал к себе самку удод, наперебой куковали кукушки. Откуда-то издалека по реке донёсся медвежий рёв.
— Слышишь, медведь ревел? Пока ты спал, я поставил колья на медвежьей тропе. Если наколется, будет искать обидчиков. — Такдыган хитро улыбнулся, оглядевшись по сторонам, остановился. — Здесь перейдём, — махнув рукой в сторону того берега, сказал Такдыган и вошёл в реку.
Оленей, дав им напиться, вели в поводу. Глубина доходила до колена, иногда почти до пояса. Они медленно, борясь с сильным течением, цепочкой, ведомые стариком, переходили поток. Игорь, сжав побелевшие губы, упорно шёл за Такдыганом, превозмогая лютый холод ледяной воды, сковывавшей тело, и страх, подступавший к нему, когда дно вырывалось из-под ног, а вода тащила, пытаясь увлечь за собой в свои сверкающие на солнце, но почему-то страшные быстрины. Выйдя на берег, они сразу углубились в тайгу и ещё два часа шли пешим ходом. Только потом, уже согревшись, сели на оленей и продолжили путь.
Старшина Лядов и рядовой Иванников проснулись от холода, когда солнце уже взошло и роса густо выпала на землю. Костёр погас, и разжигать его смысла не было, воды для чая у них не осталось. Собравшись и кинув на плечо винтовки, они, сойдя с тропы, проламываясь через бурелом, пошли напрямую к реке. Спустившись, разложили костёр и вскипятили воду, старшина щедро сыпанул в кипяток заварки. Удобно расположившись на камне, он всматривался в противоположный берег.
— Куда они на хрен денутся, щас поедим, согреемся и вернёмся на след. Один чёрт, реку они не перейдут, глянь, како течение, да и глубь прям от берега кака. — Лядов достал из мешка банку тушёнки и ловко вскрыл добротным ножом. — Ты откуда родом, Иванников?
— Из Красноярска, а чё? — ответил Иванников, ломая через колено сушняк.
— А то. Вроде сибиряк ты, да городской. Кто ж через колено палки ломает, колено потом болеть будет. Положь палку на камень да наступи. Да не так сильно, во дурень, а то в лоб прилетит. — Лядов усмехнулся неловкости Иванникова.
— Товарищ старшина… э-э-э-а-а-а! — вдруг глухо, каким-то дурным голосом завопил Иванников.
Откинувшись назад, бороздя задницей по камням, он отползал от костра. Его округлившиеся глаза и искривленный от крика рот заставили Лядова, мгновенно перевернувшись через бок, схватить винтовку и повернуться в сторону опасности, так напугавшей Иванникова. Передернуть затвор он не успел, страшной силы удар вырвал из его рук оружие. Переломанная, как щепка, винтовка звякнула метрах в десяти по камням. Дикий рёв прокатился по пойме реки. Огромных размеров медведь ударом лапы напрочь оторвал голову Лядова, и она, покатившись, разбрызгивая кровь по пологим камням берега, так с открытыми глазами и дёргающимся ртом и ушла в воду. Медведь резко развернулся в сторону продолжавшего судорожно отползать, охваченного ужасом Иванникова. В следующее мгновение зверь неминуемо порвал бы и его, однако этого не случилось. Сам того не осознавая, Иванников, пятясь, оказался на краю камня, свисавшего над водой. В момент, когда мышцы зверя уже готовы были взорваться энергией прыжка, он, свалившись в воду, исчез из его видимости. Медведь, развернувшись, коротко рявкнул, схватив пастью тело Лядова и потащил его в сопку. Там в буреломе завалил его камнями и мхом, надёжно спрятав добычу. Через неделю-другую он вернётся сюда, чтобы полакомиться подтухшим мясом. Зализав пораненную лапу, он ещё раз грозно рявкнул и медленно побрел в сторону берега. Нельзя строить козни хозяину тайги!