Ванька-ротный
Шрифт:
– Наливай! – сказал я.
Ординарец вопросительно посмотрел на меня. Собственно кому и сколько наливать?
– Грамм пятьдесят, не больше!
Ординарец медленно наклонил фляжку и тоненькая струя полилась на дно кружки. Он пальцем отметил снаружи налитый уровень и протянул мне кружку.
– Разведи водой! – сказал я коротко.
Лейтенант подал котелок с холодной водой, ординарец долил в кружку воды, показал мне пальцем новый уровень и протянул кружку. Он держал в зубах резьбовую пробку и, не моргая, смотрел
Я взял у него из рук кружку с разбавленным спиртом и передал ее немцу. Качнув головой в сторону немца, я велел ординарцу отрезать сала и хлеба.
– Дай ему закусить!
Ординарец был поражен. У него отвалилась челюсть и отвисла нижняя губа.
Я пояснил немцу, что в кружке шнапс, что ему нужно выпить, чтобы стало легче, и прибавились силы.
Немец взглянул во внутрь кружки, подергал плечами и посмотрел на меня.
– Дум воль! – сказал я. (На здоровье!)
Взвесив рукой, содержимое в кружке, немец покачал головой:
– Цу Филь! – сказал он. (Очень много!)
– Ничего! Давай! – сказал я по-русски.
– Давай! Давай! Пей побыстрей и освобождай посуду!
– Дафай! Дафай? – переспросил он и поднес край кружки к губам.
– Давай! Шнель! – сказал я ему. (Давай! Быстро!)
Пленный стал пить чисто по-немецки, маленькими глотками, как воробей каждый раз запрокидывая голову.
Все, кто находились в землянке, следили за ним. Они были поражены, его умению пить водку вот так.
– Я бы не смог вот так маленькими глотками тянуть через край! – сказал санитар.
– Нашему брату давай все сразу, в один глоток! – сказал второй и громко сплюнул на землю. Лейтенант не выдержал и тронул меня за рукав.
– Это так у немцев пить принято? Или немец такой попался?
– Они пьют помалу и цельный вечер. А мы пьем, как следует и за один раз! – пояснил я.
– Теперь надеюсь всем ясно!
Сделав последний глоток, немец оторвал кружку, раскрыл рот и замахал в него рукой.
– Руссише шнапс! – сказал он, делая глубокий вздох,
– Зер штарк! (Очень крепкий!)
– Кузьма! Ты отрезал ему закусить? Он же подлец голоден!
Я взглянул на ординарца, стоявшего с пробкой во рту, улыбнулся, покачал головой и добавил:
– Заткни ты её наконец! Нам с тобой спиртное все равно сейчас не положено!
– Товарищ гвардии капитан! Сало на немца тратить? У меня осталось всего две порции. Вам и мне!
– Давай, доставай! Вот и отдай мою! Свою, можешь оставить! – сказал я и рассмеялся.
– Он стоит того, чтобы нам сала не жалеть! Мы с тобой выпивать и закусывать будем опосля, когда к старшине в землянку придем. А сейчас, реж сало и хлеб! Ну и жмот ты у меня!
Ординарец больше не сопротивлялся. Он отрезал ломоть черного хлеба, положил
– Битте ессен! (Пожалуйста ешьте!) – пояснил ординарец, показав всем присутствующим своё знание немецкого языка. Я потрепал его по плечу.
– Не унывай на счет сала. Мы с тобой большое дело сделали!
Ординарец улыбнулся, махнул рукой, наклонился ко мне и негромко добавил:
– Не о своем благе, о вашем желудке пекусь!
Он спрятал нож, убрал свои тряпицы, в которых были завернуты сало и хлеб, и стал завязывать мешок.
– Видал? – сказал телефонист напарнику, сидевшему у аппарата.
– Немцу водки и сала дали, а сами ни к чему не прикоснулись. Сами, небось, будут солдатскую баланду хлебать.
– Разведчики! У них свои законы и порядки!
Тем временем немец двумя пальцами снял с толстого куска хлеба сало и положил его в рот. Он, от удовольствия покачал головой, двигая языком во рту, сказал:
– Шмект! Зер гут! (Вкусно! Очень хорошо!)
Ординарец свернул из газеты козью ножку, наполнил её махоркой, раскурил и протянул немцу, когда тот управился с салом и хлебом.
– Битте, раухен! – с достоинством предложил он.
– Данке шон! – закивал головой немёц.
Немец пошарил в кармане рукой, достал пачку сигарет и в знак благодарности протянул ее мне. Ординарец, не долго думая, взял из рук немца пачку сигарет и отправил её к себе в карман.
Немец сунул в рот, раскуренную ординарцем, козью ножку и решительно потянул. Он сделал сразу глубокую затяжку и от крепости махорочного дыма задохнулся. Сначала он заморгал быстро глазами, потом у него на глазах выступили крупные слезы. Он громко закашлялся, не мог перевести дыхания. На лбу у него выступил пот.
– Вспомнил свою фрау, – Прослезился! – сделал вслух замечание я.
Все, кто сидел и стоял в землянке, прыснули от смеха. Разное было написано на лицах у наших солдат. Один молча улыбался, другой неожиданно фыркнул. А когда немец затянулся еще раз, и у него внутри что-то екнуло, оборвалось, и он замотал головой, все покатились от хохота. Дружный солдатский смех вырвался из землянки наверх, в траншею и разорвался как мина. Солдаты в траншее вздрогнули. Уж очень неожиданным и дружным был этот смех.
– Просто потеха! Умрешь! Настоящее представление!
Бледное лицо немца ожило. Водка разбежалась по жилам, на лице появился румянец. Немец смотрел на солдат, шарил недоумевая глазами по лицам, пытаясь понять, причину смеха.
– А ну-ка все выходи! – сказал я набившимся в землянку солдатам.
– Я буду допрашивать немца! А то вы ржоте здесь, как лошади, мешать будете мне!
– Ординарец! Наведи-ка в землянке порядок!
Санитаров и телефонистов ординарец проводил до выхода, очистил проход от набившихся туда солдат, крикнув часовому: