Ванька-ротный
Шрифт:
— А ты давай лезь сюда! Я знаю тебя! Тебе все дела, дела от игры в карты отвильнешь!
— Стереотрубу для тебя заказал. Разрешение в дивизии добился.
— Интендант Потапенко должен ее получить и привести сюда.
— Хочешь сейчас проверим?
— Егорка! Позвать мне сюда интенданта Потапенко!
Ординарец поднялся с нар и пошел звать интенданта Потапенко.
— Ааа! Пердыщенко пришел! Явился сукин сын!
— Я Потапенко, товарищ майор.
— А я как тебя назвал?
— Я тебя спрашиваю? Чего молчишь? У тебя что, двойная фамилия?
— Так как я тебя жулика назвал?
— Егорка! Я кого тебе велел
— Потапенко! Товарищ майор!
— А ты мне кого привел? Пердыщенко?
— Отправь этого и доставь другого!
Егорка хватал интенданта за плечи и не церемонясь выталкивал интенданта наружу за дверь и кричал, чтобы было слышно, Потапенко тебя вызывает майор! — и снова впихивал интенданта в теплушку.
— Товарищ гвардии майор, Потапенко по вашему приказанию явился!
— Вот теперь вижу, когда доложил.
— Ты трубу для начальника штаба получил?
— Получил! Вместе с ящиком лежит у меня.
— Отдай ее старшине роты Самохина. Он ее на передовую отвезет.
— Можешь идти!
Мы и прежде с майором играли в карты. Он забирался на нары. Егорка с него стаскивал валенки и он босиком принимался за это серьезное дело. Карты были его стихией. Он в любое время обыгрывал нас. К утру он оставлял нас с пустыми карманами без денег.
— Так-так! приговаривал он.
— Сначала по маленькой начнем!
Я не мог отказать майору. Когда он играл, он преображался, становился веселым. За карточной игрой он разговаривал, рассказывал полковые и дивизионные новости. Слова во время игры лились у него рекой. Но когда игра заканчивалась и он отдавал колоду карт Егорки разговор обрывался и он обычно больше молчал. Он как-то сразу замыкался. Что ему мешало быть самим собой? Офицерская сбруя или валенки, которые не давали шевелить ему голыми пальцами?
Я залез на нары не дожидаясь повторного приглашения. Егорка доставал из кармана немецкую атласную колоду, растасовал ее, подрезал и снова перемешивал. Егорка — денщик майора выменял ее у солдата за две пачки махорки.
— Начальник штаба! Что будем делать? В батальоне осталось половина состава. Всего две роты!
Я слышал его вопросы и знал что он разговаривает вслух и что эти вопросы больше относятся к нему, чем ко мне. В бревенчатой избушке было жарко, угарно и душно. По середине прохода на земле стояла железная печка. Это была железная бочка из-под бензина. В ней гудело и бушевало пламя огня. Печь топили — дров не жалели. Железная труба, уходящая к потолку была раскалена. Дрова для топки заготавливали в дальнем лесу. Растущие вокруг деревья не трогали. Днем теплушка освещалась через окно. У окна был прибит в виде щита стол, на столе стояли телефоны майора. Телефонисты, писарь и старшины жили в соседней землянке. Интенданты, снабженцы и повара жили в отдельном месте. У меня определенного места не было. Писарь вел за меня все штабные дела. Я как начальник штаба не нужен был. Я и не жалел, что от меня отвалилась штабная работа.
Мы сидели на нарах и играли в карты. Майор шевелил голыми пальцами и обыгрывал нас. Когда Малечкин выигрывал, он радовался как ребенок. Он рассказывал нам о своих похождениях и в это время зазвонил телефон. Майор бросил карты и на четвереньках лез по нарам к столу. С кем он разговаривал, я не прислушивался, к его разговору. Мое внимание привлекла раскаленная железная бочка, стоявшая на земле по середине прохода. Я смотрел на
У немцев печки специальные. В сороковом у них вообще не было печей. Они не думали, что застрянут зимой в России, В сорок втором они для фронта изготовили специальные печи. Такая немецкая печь стояла в блиндаже у комбата Белова. Она представляла собой небольшой отлитый цилиндр с набором труб, которые вместе с печкой подвешивались к потолку. Печка имела герметичную дверку. Через нее загружали небольшие чурки и завинчивали дверку прижимным винтом. В дверке имелся специальный диск с отверстиями. Через большое круглое отверстие поджигалась лучина. Как только чурки разгорались, диск поворачивали на отверстие меньшего сечения. При образовании в печке красных углей, диск поворачивали на самое маленькое отверстие. Воздуха через него поступало мало и только хватало для поддержания тления. Дрова постепенно и медленно обугливались. Ни дыма, ни копоти, одна лучистая энергия. Тепло от такой печки исходило в течении всей ночи. Утром, когда открывали дверцу, в ней тлели красные угли. Такую печку вполне можно было подвесить в любой землянке и матерчатой палатке за трубу в потолке. Самой поразительной особенностью была ее легкость и экономичность. При медленном и длительном горении она давала достаточно тепла.
Достать такую печь было почти невозможно. Тыловики давали за нее целого барана в пересчете на консервы. А бочка в теплушке у Малечкина пожирала целые горы дров. Бочку топили день и ночь. К бочке был приставлен солдат, который целый день пилил, колол и таскал в блиндаж дрова. Такая у него была работа. В теплушке под потолком стоял сизый и едкий дым. Майор еще разговаривал по телефону, в теплушку с улицы зашел Егор и шепнул мне на ухо — Потапенко трубу привез! Идите посмотрите. Я вышел наружу. На санях у интенданта лежал продолговатый зеленый ящик со стереотрубой.
— Комплектность проверили на складе! — пояснил он мне. Труба как заказывали — новая.
— Передай ее старшине! Пусть отвезет в роту к Самохину. Я вернулся в теплушку. Мы просидели за картами до утра. Утром, когда рассвело, завалились спать. Проспали весь день. Наружи было темно, когда я поднялся с нар. Майора в теплушке не было. Я позвал ординарца и мы вдвоем отправились на передовую. Проходя мимо батальонного блиндажа, я взглянул на торчавшую сверху немецкую трубу и подумал: — Никто из штабных полка не занимается стрелковыми ротами. Это меня наладили пулеметчиков опекать. А штабные полка живут сами по себе. Стрелковые роты в обороне торчат в окопах и никого не интересуют и никому не нужны.
— Парамошкин, на обратном пути зайдешь в батальонный блиндаж и заберешь печку! Майор Малечкин не занимался пулеметными ротами. Он мыслил большими категориями. Ему было важно быть на глазах у штабных дивизии. Он говорил иногда: — Вот получу полк, возьму тебя к себе замом! Солдаты и пулеметы это чисто твоя работа! Для меня передовая была привычной стезей. Тем более, что я теперь не отвечал за определенный рубеж и не держал как Ванька ротный определенный участок обороны. Я не отвечал за него. Я был вроде представителя, консультанта или организатора. Я мог в любой момент уйти с передовой. И это имело огромное значение.