ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК
Шрифт:
– Знаете что, Паша, плюнемте на доклад, пойдемте пиво пить.
– Спасибо, Андрей Николаевич, мне очень хочется выпить.
– А вы не горюйте, Паша, она к вам вернется.
– Если бы были деньги, как бы я запьянствовал, Андрей Николаевич! – Поберегите свой талант,- ответил Свистонов.- Поверьте, милый мой Паша, все это глупости. Храните себя для литературы. Написали ли вы рассказ о своей жизни, как я советовал вам? Это отвлекло бы вас от несчастной страсти, а тем временем и Наденька к вам вернулась бы.
Паша вынул тетрадь.
– Это моя исповедь. Только, Андрей Николаевич, обещайте никому не показывать.
– Потом
не пошел ли провожать ее? Не сели ли на извозчика, и Куку не щедро ли дал на чай швейцару? А вам безумно хотелось выпить…
– Наденька за весь вечер ни разу не позвала меня, Андрей Николаевич! А отчего вас не было там, Андрей Николаевич? – Забыл туда пойти,- ответил Свистонов.- Знаете что, Паша, я сегодня получил деньги. Прокатимтесь на острова. Это вас развлечет.
– Я бы остренького съел, Андрей Николаевич.
– Да,- сказал Свистонов,- селедочку и мороже82 ное Вообще, все остренькое и холодненькое помогает в скорби! – И Свистонов, жалея, что он не побывал в Киноинституте, решил прокатить Пашу, как прокатил Куку Наденьку из Киноинститута.- Хотите цветов, Паша? – спросил Свистонов.
Паша посмотрел на него с удивлением Они шли мимо Большого Драматического театра, мимо Апраксина рынка, мимо Гостиного двора.
Свистонов купил Паше цветов По пустынным островам ехал извозчик. В нем сидели Свистонов и Паша.
– Хорошо? – спросил Свистонов.
– Очень хорошо.
– Что вам напоминает эта зелень, Паша? Паша грустно: Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса «Ответ скорее для Куку, а не для Наденьки»,- подумал Свистонов.
– А какой оркестр играл в Киноинституте? – И всю дорогу воссоздавал Свистонов вечер в Киноинституте и разговаривал с Пашей так, как, по его мнению, говорил с Наденькой Куку. Затем, откинувшись, вынул записную книжку, стал писатьКукуреку и Верочка вышли ял Большого Драматического театра – Верочка,- сказал Кукуреку,- поедемте на острова, где ездил Блок – В автомобиле поедем' – спросила Верочка – Если хотите,- ответил Кукуреку,- но я бы предпочел извозчика – Нет, нет, на автомобиле1 – Тогда пойдемте к Гостиному двору Любите вы цветы' – спросил Кукуреку и, перейдя с Верочкой улицу, купил три розы Они прошли мимо пустынных аркад Гостиного двора, мимо дремлющих за натянутыми веревками сторожей и вышли на проспект 25 Октября – Любите ли вы эту улицу, Верочка' – спросил Кукуреку – Подумать только, сколько раз она подвергалась литературной обработке Красота1 – добавил он Верочка шла, широко раскрыв глаза и прижимая к груди цветы Она думала, вот исполняется ее мечта, начинается красивая жизнь Но ей слегка было жаль, что действие происходит не в Берлине, где так блестит асфальт, что автомобили и люди отражаются Кукуреку нанял таксомотор, подсадил Верочку, и они поехали на острова Кукуреку смотрел по сторонам 83 Но Паша пошевелился.
– Что записываете, Андрей Николаевич? – Одну минуту, Паша,- И Свистонов поспешил закончить набросок: Кукуреку довел Верочку до ворот. Заря освещала верхние этажи домов. Он посмотрел на Александровский сад и вздохнул: Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса…
Произнеся эти стихи, Кукуреку поцеловал ручку Верочки и удалился, насвистывая. Он был доволен, что он, как Блок, сдержал себя и доставил
Вернувшись домой, отдохнув, Свистонов стал читать.
Он читал медленно, как бы шел пешком по прелестным окрестностям. Он любил над каждой фразой подумать, посидеть, покурить. Наиболее заинтересовывавшие его места он перечитывал в переводах старых и новых.
Незаметно прошла ночь, он стал думать о сегодняшнем дне, что предпринять, куда пойти. Стал смотреть на бегущий трамвай, на спешащих людей, на желтые кучи песка и принялся писать письмо своему другу, прося предоставить в его распоряжение конфетные бумажки, записки, дневники его родственников и Знакомых, обещая все это вернуть в целости и сохранности.
Затем решил поспать. В то время как он ложился в постель, ему казалось, что он до тонкости знает не только слова и дела, но и сокровенные помыслы Ивана Ивановича, что теперь можно приступить к планомерному творчеству. Он думал о том, что никак нельзя уничтожить полноту Куку, что и баки Ивану Ивановичу необходимы, что и страсть его к Детскому Селу следует оставить, что лучше, чем в жизни, не придумаешь; что, может быть, когда уже все будет написано, можно будет кое-что изменить, что сейчас и фамилию следует взять по той же линии. Не Куку, а Кукуреку, фамилию, наскоро придуманную во время ночной прогулки.
Работа шла медленно, но верно.
На бумаге появился Иван Иванович. Самодовольная фигура то здесь, то там мелькала на страницах, то она наслаждалась, сидя на диване, принадлежавшем Достоевскому, то читала в Пушкинском Доме книги из библиотеки Пушкина, то прохаживалась по Ясной По84 ляне. И был взят дом, в котором жил Куку, правда дом Свистонов перенес в другую часть города, и было показано, как говорит Куку.
Свистонов и с собой поступал бесцеремонно. Возьмет какой-нибудь предмет, стоящий у него на столе, или факт из своей биографии и привяжет к кому-нибудь.
И тогда заохают все вокруг: «Смотрите, как он честит себя», и понесутся слухи, один другого удивительнее.
А Свистонов еще увеличивает сплетню.
Специально он нес наполовину готовую главу о Кукуреку, свернутую в трубочку, в общество довольно еще молодых сплетников и сплетниц.
Общество ждало его прихода, готовясь проникнуться восхищением, насладиться соотношением придуманного и реального, порастрястись, дать пищу уму своему и воображению.
– Ах, этот Свистонов,- говорили они.- Вот он интересно пишет. А кто Камадашева? Наверно, Анна Петровна Рамадашева! Коллектив сплетников считал себя истинным ценителем литературы. Поймает какого-нибудь писателя и попросит доставить удовольствие.
Писатель, предполагая, что он читает людям по простоте душевной, и прочтет. И сияют глаза у сплетника, и весь он расцветает. И хлопает писателя игриво по плечу: «Я узнал: Камадашева – несомненно, Рамадашева; а конструкция вашего произведения похожа на конструкцию Павла Николаевича». И писатель, оглушенный, сидит и почесывает в затылке. «Опростоволосился,- думает он,- на кой черт я им читал».
В городе сплетники и сплетницы распадались на круги. И сплетники и сплетницы каждого круга между собой были знакомы. Когда прошел слух, что Свистонов предполагает читать у Надежды Семеновны, стали ждать приглашения. Несколько сплетниц и сплетников даже зашли предварительно к Надежде Семеновне узнать, можно ли будет привести своих знакомых из другого круга.