ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК
Шрифт:
и вспоминала она, что верба бывала вокруг Гостиного двора».
Закрыл Свистонов книжку, подумал, куда этот отрывок вставить, как связать со всем романом и нельзя ли составить сегодня предисловие. Он опять взял отложен-^ ную книжку, раскрыл ее на закладке и, заменив одно слово другим, выписал страничку: 126 ПРЕДИСЛОВИЕ Приятно читать интересную книжку. За нею не видишь, как проходит и время. Не правда ли, милые читатели? И вы, я думаю, уже не раз чувствовали в жизни вашей, хотя и не успели еще прочитать много. А заметили ли вы, какие книги вам более нравятся? Конечно, такие, где все, о чем говорится, сказано просто, ясно и верно. Например, если говорится о каком-нибудь цветке, то этот цветок описан так хорошо и так согласно с тем, каков он на самом деле, что вы, увидев его, тотчас же узнаете
Вы узнаете черты лица их, физиономию, привычки. Вам кажется, что вы тотчас узнали бы их, если бы они могли явиться перед вами.
И сколько бы десятков лет и даже столетий ни прошло от сочинения этой книги, все же описания ее останутся прекрасными, потому что они сделаны верно с природой.
Итак, начинаю рассказ мой, который потечет, как спокойный ручеек в берегах, усеянных серебристыми маргаритками и голубыми незабудками.
Утром, перечитывая главы и материалы, Свистонов убедился, что в романе нет садов. Никаких садов. Ни новых, ни старых. Ни рабочих, ни городских. Но роман не может существовать без зелени, как не может существовать и город.
Свистонов вышел на работу – тем более что и день был подходящий. Он прошел мимо памятника Петра Великого, но обернулся на пение: к памятнику, идя от Сенатской площади, приближался седобородый человек в длиннополом позеленевшем пальто, остановился перед памятником, погрозил Петру кулаком и сказал: Мы вам хлеба,- А вы нам париков.
От тебя все погромы.
Затем, опустив голову, побрел дальше.
Свистонов остановился и записал, затем вошел в Сад Трудящихся. Он купил папирос и шоколаду у инвалида, закурил и стал внимательно осматривать состояние и местоположение сада: «Что отвлечь от него? Бюсты ли в мундирах, взять ли сидящих на барьере фонтанного бассейна, показать ли Адмиралтейство с гигантскими фигурами?… Народ ли, толпящийся, и вращающийся, и ухаживающий?…» Свистонов прислонился к стволу дерева.
127 Три часа ночи Бар Свистонов сел у самого оркестра.
Свистонов принялся работать над встречей Психачева с грузином. Свистонов воспользовался разрешением, данным Психачевым среди холмов, и не изменил и не заменил его фамилии Свистонов выводил: Психачев познакомился с Чавчавадзе в баре На эстраде играло трио виолончель – старик в бархатной куртке, скрипка – русский в сером костюме и гетрах, пианино – еврей-заика «Не искушай меня без нужды»,- ныли звуки Из-за столика поднялся старик Повелительный жест рукой – «молчи»,- обращенный к молодому собутыльнику в кожаных черных перчатках, в косоворотке Шляпа собутыльника лежала на мраморной доске Затем, слушая тоскливый романс прикрыл старик глаза рукой и заптакал Чавчавадзе ел цыпленка – В нем душа Дон Жуана,- обратился Психачев к угощавшему грузину,- несчастный старик – Предока/ки судьбу моей матушки,- протянул Чавчавадзе пожелтевший листок Психачеву,- ты выпил и закусил Снова дома Свеча догорала, фитиль лег набок, и пламя касалось розетки Свистонов вынул железнодорожную свечу и вставил ее в подсвечник Закурил, подумал и склонился над вынутым листом бумаги Окончив гадание, Психачев подошел к столику старика – Ужасна ваша участь,- сказал он старику на ухо По вечерам Психачев подрабатывал в трактирах в качестве гра фолога Но сейчас он подошел, движимый состраданием Но по при вычке речевой аппарат добавил «Не дадите ли ваш почерк'» – Володя, ты' – вскричал Экеспар, настигая Психачева – Что ты тут делаешь' Психачев замялся – А мне говорил^ что ты стал ленинградским Калиостро1 – А ты' Где ты пропадал' – И, дорогой друг, где только я не был, создал даже – За пятнадцать лет ты изменится, дорогой друг – Да и ты не похорошел Милиционер весело отдал честь Психачеву, Психачев поздоро вался с ним за руку – Это волшебный милиционер,- сказал Психачев,- если б ты знал, какие чудеса он мне рассказывал про яблони' Так шли Экеспар и Психачев в белую ночь «Пейзаж, пейзаж скорее1» – подумал Свистонов.
128 Дорога постепенно озарялась солнцем Пустой Летний
Свистонов зевнул и отложил самопишущее перо.
Слои пыли уже успели улечься на книгах после недавней перестановки, и рассыпчатые жучки и мокренькие букашки грызли, точили, просверливали книги. Вперебой с часами тикали жучки. Под аккомпанемент жучков Свистонов выпрямился, творческий порыв его иссяк.
«Чем бы заняться?» – подумал он – и решил пройтись Он шел по улице, утомленный работой, с пустым мозгом, с выветрившейся душой.
Роман был окончен Автору не хотелось больше притрагиваться к нему Но произведение его преследовало.
Свистонову начинало казаться, что он находится в своем романе Вот он встречается с Кукуреку на какой-то странной улице, и Кукуреку ему кричит- «Куку, Свистонов, Куку' Вы сами Куку, Свистонов», и вдруг выскакивает из-за Куку Психачев и начинает в пустынном месте чародействовать. «Вот я сейчас,- говорит он,- покажу, как заключают пакты с дьяволом. Но ради бога, не говорите об этом Машеньке. Что? вы талантливы? Вы гениальны? Вы покажете меня всем во всем моем злом могуществе?» И начинает Психачев произносить слова- «Сарабанда, пуханда, расмеранда». – и видит Свистонов, что он рассказывает Машеньке под зеленой березкой про ее папашу. «Так, так,- говорит он,- Машенька. Ваш папаша совсем не возвышенный человек, а некая презренная и презираемая личность. Он совсем не настоящий мистик, а черт знает что. И не видит он ничего дальше своего носа. А насчет очков, в которые можно видеть невидимый мир, то знаете, это того-с… таких 5 Ванна Архимеда 129 очков у него никогда не существовало. Так что и потерять он их не мог. Врет он, что ему подарил их один немецкий профессор. Врет он, что он видел в них, как его предки обедают». А Машеньке будто и не четырнадцать лет, а восемнадцать. А вот и Паша, и милиционер, и глухонемая идут к нему навстречу гуськом.
Свистонов вышел.
– Тим-там… Эх, шарабан мой, ти-та, та-ти-та, и разошлись, как в море корабли.
Домовые фонари освещали углы строений и ворота, звуки песен и гитар уходили в переулки и снова возвращались на набережную и таяли между звездами и их отражениями.
Днем сверху город производил впечатление игрушечного, деревья казались не выросшими, а расставленными, дома не построенными, а поставленными. Люди и трамваи – заводными.
Ночью курил Свистонов над опрокинувшимися освещенными домами на набережной Фонтанки. Длинная чугунная решетка перил качалась в воде, освещенные невидимой луной облака плыли.
Одиночество и скука изображались на лице Свистонова. Огни в воде, пленявшие его в детстве, сейчас не могли развлечь его.
Он чувствовал, как вокруг него с каждым днем все редеет. Им описанные места превращались для него в пустыри, люди, с которыми он был знаком, теряли для него всякий интерес.
Каждый его герой тянул за собой целые разряды людей, каждое описание становилось как бы идеей целого ряда местностей.
Чем больше он раздумывал над вышедшим из печати романом, тем большая разряженность, тем большая пустота образовывались вокруг него.
Наконец он почувствовал, что он окончательно заперт в своем романе.
Где бы Свистонов ни появлялся, всюду он видел своих героев. У них были другие фамилии, другие тела, другие волосы, другие манеры, но он сейчас же узнавал их.
Таким образом, Свистонов целиком перешел в свое произведение.
iiiiwuui _^ ЗДБОЛОЦКИЙ БИТВА СЛОНОВ Воин слова, по ночам петь пора твоим мечам! На бессильные фигурки существительных кидаются лошади прилагательных, косматые всадники преследуют конницу глаголов, и снаряды междометий рвутся над головами, как сигнальные ракеты.