ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК
Шрифт:
Битва слов! Значений бой! В башне Синтаксис – разбой.
Европа Сознания в пожаре восстания.
Невзирая на пушки врагов, стреляющие разбитыми буквами, боевые Слоны Подсознания вылезают и топчутся, словно исполинские малютки.
Но вот, с рождения не евши, они бросаются в таинственные бреши и с человечьими фигурками в зубах счастливо поднимаются на задние ноги.
Слоны Подсознания! Боевые животные преисподней! Они стоят, приветствуя веселым воем все, все, что добыто разбоем.
Маленькие глазки Слонов наполнены
Сколько игрушек! Сколько хлопушек! Пушки замолкли, крови покушав.
Синтаксис домики строит не те, 132 мир в неуклюжей стоит красоте! Деревьев отброшены старые правила, на новую землю их битва направила.
Они разговаривают, пишут сочинения, весь мир неуклюжего полон значения! Волк вместо разбитой морды приделал себе человечье лицо, вытащил флейту, играет без слов первую песню военных Слонов. * Поэзия, сраженье проиграв, стоит в растерзанной короне.
Рушились башен столетних Монбланы, где цифры сияли, как будто полканы, где меч силлогизма горел и сверкал, проверенный чистым рассудком.
И что же? Сражение он проиграл во славу иным прибауткам.
Поэзия в великой муке ломает бешеные руки, клянет весь мир, себя зарезать хочет, то как безумная хохочет, то в поле бросится, то вдруг лежит в пыли, имея много мук.
На самом деле, как могло случиться, что пала древняя столица? Весь мир к поэзии привык, все было так понятно, в порядке конница стояла, на пушках цифры малевала, N и на знаменах слово Ум кивало всем, как добрый кум.
И вдруг какие-то Слоны, и все перевернулось! Поэзия начинает приглядываться, изучать движение новых фигур, она начинает понимать красоту неуклюжести, красоту Слона, выброшенного преисподней 133 Сраженье кончено. В пыли цветут растения земли, и Слон, рассудком приручаем, ест пироги и запивает чаем! 1931 ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ Поэма ПРОЛОГ Нехороший, но красивый – это кто глядит на нас? То мужик неторопливый сквозь очки уставил глаз.
Белых житниц отделенья поднимались в отдаленьи, сквозь окошко хлеб глядел, в загородке конь сидел.
Тут природа вся валялась в страшно диком беспорядке: кой-где дерево шаталось, там – реки струилась прядка.
Тут стояли две-три хаты над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый как-то поздно вечерком.
А над ним, на небе тихом безобразный и большой журавель летает, с гиком потрясая головой.
Из клюва развевался свиток, где было сказано: «Убыток дают трехпольные труды».
Мужик гладил конец бороды.
1. БЕСЕДА О ДУШЕ Ночь на воздух вылетает, в школе спят ученики, вдоль по хижинам сверкают 135 маленькие ночники.
Крестьяне, храбростью дыша, собираются в кружок.
Обсуждают – где душа? Или только порошок остается после смерти?, Или только газ вонючий? Скворешниц розовые жерди поднялись над ними тучей.
Крестьяне, мрачны и обуты в большие валенки судьбы, сидят. Усы у них раздуты на верху
Также шапки выделялись в виде толстых колпаков.
Собаки пышные валялись среди хозяйских сапогов.
Мужик суровый словно туча держал кувшинчик молока, сказал: «Природа меня мучит, превращая в старика.
Когда, паша семейную десятину, иду, подобен исполину, гляжу-гляжу, а предо мной все кто-то движется толпой».
«Да, это правда. Дух животный,- сказал в ответ ему старик,- живет меж нами, как бесплотный жилец развалин дорогих.
Ныне, братцы, вся природа как развалина какая! Животных уж не та порода живет меж нами, но другая».
«Ты лжешь, старик,- в ответ ему сказал стоявший тут солдат,- таких речей я не пойму, их только глупый слушать рад.
Поверь, что я во многих битвах на скакуне носился лих, но никогда не знал молитвы, ни страшных ужасов твоих.
Уверяю вас, друзья, природа ничего не понимает и ей довериться нельзя!» 136 «Кто ее знает? – сказал пастух, лукаво помолчав.- С детства я – коров водитель, * но скажу вам, осерчав: вся природа есть обитель.
Вы, мужики, живя в миру, любите свою избу, я ж природы конуру вместо дома изберу.
Некоторые движения коровы для меня ясней, чем ваши, вы ж, с рожденья нездоровы, не понимаете простого даже».
«Однако ты профан! – прервал его другой крестьянин.- Прости, что я тебя прервал, но мы с тобой бороться станем.
Скажи по истине, по духу – живет ли мертвецов душа?» И все замолкли. Лишь старуха сидела, спицами кружа.
Деревня, хлев напоминая, вокруг беседы поднималась: там – угол высился сарая, тут – чье-то дерево валялось.
Сквозь бревна тучные избенок мерцали панцири заслонок, светились печи, как кубы, с квадратным выступом трубы.
Шесты таинственные зыбок хрипели, как пустая кость, младенцы спали без улыбок, блохами съедены насквозь.
Иной мужик, согнувшись в печке, свирепо мылся из ведерка, другой коню чинил уздечки, а третий кремнем в камень щелкал.
«Мужик, иди спать!» – баба из окна кричала.
И вправду – ночь, как будто мать, деревню ветерком качала.
«Так! – сказал пастух лениво,- вон – средь кладбища могил 137! их душа плывет красиво, описать же нету сил.
Петух, сидя на березе, у/к двенадцать раз пропел.
Свои ножки отморозя, он вспорхнул и улетел.
А душа пресветлой ручкой машет нам издалека, ее тело словно тучка, платье вроде как река Своими нежными глазами все глядит она, глядит, а тело, съедено червями, в черном домике лежит.
„Люди! – плачет – Что вы, люди! Я такая же, как вы, только меньше стали груди да венок у головы.
Меня, милую, берите – скучно мне лежать одной Хоть со мной поговорите, поговорите хоть со мной!"» «Это бесконечно печально! – сказал старик, закуривая трубку. И я встречал ее случайно – нашу милую голубку.