Варенье из падалицы
Шрифт:
Вообще-то он предпочитал куртки, но послушался.
Пальто было тяжелое, скучное и наводило на неинтересные мысли. Он прогуливал его целый день, даже сводил в ботанический сад. Но с ними ничего не приключилось.
У ларька стоял квадратный мужик с лицом вулканического происхождения.
И уехал на историческую чужбину…
В щелку приспущенной ресторанной шторы видна была широкая терпеливая мужская рука, лежавшая на скатерти возле стеклянной ноги бокала в золотистом пятне настольной лампы.
Можно
Одна из тех маленьких брюнеток, что снизу смотрят на мужчин как бы поверх их голов.
Лысый, с круглыми глазками, похожий на пресноводную рыбу.
… Так и летела по жизни, крутясь и подлетая, вроде воздушного шарика в метро.
Случайно повстречавшись на мосту, у гранитной тумбы беседовали о чем-то модное длинное пальто со старой болоньевой курткой.
Нищенка, вся увешанная сумками и кошелками.
На пустом эскалаторе, уплывая вверх, оживленно обсуждали что-то две девицы, одновременно всплескивая руками, точно играли в ладушки.
По улицам прошагали орды с красными знаменами.
Тот трудноуловимый миг, когда розовизна заката сравнялась с искусственной подсветкой высотки, и весь зиккурат вдруг сделался прозрачным, лишь обрамленным легкими штрихами контура, тающим, как сахарный, в красноватом растворе неба.
Ее тягучая любовь…
С какой-то стати в сад залетела бабочка в тропическом исполнении.
На протяжении жизни ему довелось поливать из кувшина многим женщинам, когда те мыли волосы. И всякий раз он удивлялся изумительной одинаковости их движений, когда пальцы перебирают мокрые потемневшие пряди под теплой струей. Жены, подружки, дочь.
С дерева валились то овальные, то граненые яблоки.
Лет сорока, груболицый, с разбойничьим перебитым носом, нежно прижимал заскорузлой рукой похищенную с бала Золушку. Ее белое кружевное платьице беззащитно выглядывало из-под наброшенного на плечи плаща. С бесстрашной любовью она глядела в его страшные желтые глаза, и под взглядом этим он, казалось, забывал свое разбойное ремесло и счастливо улыбался.
Эскалатор уносил их в обнимку наверх, в теплую ночь, и его потресканные от матерной ругани губы беззвучно шевелились, точно пытаясь выговорить ласковое.
Господи, где Ты их отыскал друг для друга?
Сдавала комнату, ненадолго поселился даже заезжий миссионер, после которого остался легкий запах ладана и запиханные в диванную подушку дамские трусы.
Уголок Дурова с черными чугунными слонами статуэточной породы.
Переливчатый серо-зеленый занавес, будто сшитый из шкурки ящерицы.
Глупые дрессированные птицы.
И сама хозяйка, смахивающая на большую старую ворону, приодевшуюся в елочную мишуру.
Кабан с отвратительными желтыми клыками раскатал по сцене
Большой белый попугай, вертя педалями маленького блестящего велосипедика, проехал по проволоке.
Собака сосчитала до десяти.
Из-за кулис отчетливо пахло слоном, но тот так и не появился на публику.
В ту зиму модники облачились в толстые волосатые брюки.
1994
Старые московские дома расселяют. Прежние жильцы вывозят свои обшарпанные пианино. Въезжают другие, с новенькими двухкамерными холодильниками.
Человек, скалывающий лед, вытер лицо ушанкой и плюнул с ненавистью:
– Да хоть бы весь мир поскользнулся!..
Усомнился в таблице умножения и пересчитал ее всю. Сошлось.
В ванной над мраморным умывальником уставился из стены пучеглазый кран с никелированным хоботком, похожий на гигантское насекомое.
Настоящая история
От тянувшейся полтора десятка лет семейной жизни художник наконец сбежал, переселившись в мастерскую. К тому моменту у него осталась только одна потребность – в одиночестве.
От сомнительного положения «мазилы-левака» не убежишь.
Развеска картин на групповой выставке – запланированное избиение младенцев. «Комиссия» явилась в зал на Беговой, возглавляемая бой-бабой из Управления, настоящим комиссаром в юбке. В окружении холуев она крупным шагом бежала вдоль картин, то и дело гремя высоким властным голосом: «А это что за мазня? Убрать!»
Герой наш затаился в своей выгородке и решил: «Слово скажет – пошлю. Открытым текстом».
Что случилось, понять нельзя. Наверное, она все ж имела свои отношения с живописью, и что-то ее тут зацепило. Влетев в выгородку и еще не видя его, она остановилась, обведя глазами, и вдруг совсем другим тоном: «Может, эту расширить?» – Это значит – за счет других. – «Не надо…» Посмотрела на него внимательно: «Жаль, раньше не знала вас. В мастерской бы посмотреть».
А ее во все мастерские правдами и неправдами заманивают.
Выставка открылась и закрылась.
Примерно через месяц в его клетушке-мастерской на Патриках посиделка с выпивкой. Дверь незапертая распахивается, и является – она. Как только разыскала в этой мансарде?
Подсаживается за стол. Стакан водки в руку. Ест что есть. Хвалит картины. А когда все разошлись: «Я у тебя останусь».
Баба фактуристая, но только этой ему не хватало. Да и ощущение, что его – насильно.
– Я домой. (Не должен был, но поедет, раз так, на Бутырский к матери.)