Варенье из падалицы
Шрифт:
– А я?! Я ж не могу за руль!
– Такси возьми.
– Не хочу.
– Тогда – запру.
И запирает, и уезжает.
Утром находит ее в бешенстве. С ней так никто, никогда! Судя по виду, даже не прилегла, не разулась.
Накидывает плащ, подхватывает сумочку, и за дверь. Он вообще молчит.
Но через пару недель, при тех же обстоятельствах, снова на пороге. Как ни в чем не бывало. Глазом стол окинула:
– Ну, у вас уж и нет ничего. Поехали ко мне продолжать.
Приятели тактично
Роскошная квартира. Холодильник битком. Коньяк французский. Даже камин, хотя электрический.
Он остается у нее.
Наутро, в пеньюаре на голое тело, секретарше в телефон:
– Оформи мне отпуск сегодняшним днем. На неделю. Такому-то то-то передай, такому-то – то-то (дает указания).
И сразу, пока не перехватили, пока не принялись звонить, – распихивать вещи по сумкам. Гастроном, другой гастроном. Рынок. С продавцами – начальничьим голосом, да те и так чуют, сносят купленное в багажник, на заднее сиденье.
К вечеру – на даче. Берег Волги. Особнячки будь здоров, чуть не Зыкина с Кобзоном в соседях. Два этажа. Камин настоящий. Сауна, бильярд.
Река – пейзаж – птички…
В ее женских повадках что-то провинциальное: разом властность и желание ощутить себя беззащитной.
На другое же утро вызван прораб: перестраивать чердак под студию: «Она большая должна быть. Ты сам не понимаешь, те картины свои – забудь. Ты должен громадные холсты писать. Для залов, холлов. Для дворца ЮНЕСКО в Париже».
А он и сам про большие думал. Она смыслит в живописи. И про успех понимает правильно. Ему и лестно, и противно.
И снова: река, лес, птички. И властность, и жажда беззащитности.
Мастерская оборудована и остеклена в полторы недели.
Она уезжает одна и возвращается через день. С грунтованными холстами высшего сорта, на таких он ни разу в жизни не писал. С импортными кистями, красками.
«Ты будешь жить здесь».
Она уезжает в Москву в понедельник вечером и возвращается в пятницу. С полной машиной съестных припасов, с какой-то специальной «робой художника» с итальянским ярлыком.
Три дня реки, лесных прогулок и любовных, похожих на родовые, схваток, во время которых она в голос визжит по-кошачьи, а после только стонет тоненько. Временами в спальне, временами в каминной, на лестнице, в мастерской, прямо в лесу. Потом: «Работай и будь хозяином. Еда в холодильнике». И уезжает.
В ее отсутствие: прогулки, колка дров для камина, сидение перед пустым холстом.
На третью неделю он разрабатывает план побега и бежит. Это непросто: «поселок» в стороне, автобус сюда не ходит. До попутки добирался с местным пасечником, в телеге.
В Москве он прячется у матери и старается как можно скорей исчезнуть из города. Подворачивается горящая путевка в дом творчества.
Клетушка, столовка, одиночество. Уфф…
На
Переводит в номер-люкс.
Привозит холсты и краски.
Устраивает пир.
И принимается приезжать через день.
И тут начало новой сюжетной линии.
Она (она!) – молодая художница, лет на двадцать его моложе.
Из старой искусствоведческой семьи, и сама уже известна: ее книжные иллюстрации взяли призы в Италии. Молодой муж, на одном курсе учились. Вместе работают, берут заказы на пару. Вот и теперь он уехал представлять их последнюю книжку на выставке.
Что их сводит, кто объяснит. Талантливый наш герой немолод. Умен, но мужиковат – как многие, кто себе сам пробивал дорогу. Если интеллигент, то разве что в первом поколении. А у нее род восходит к мирискусникам: полный шкаф книг с именами предков на обложках. Да и по виду: институтка…
Но их дороги пересекаются на этюдах. Потом они вместе ужинают в столовой. Потом вместе молча гуляют по берегу, на который положил последние коричневые мазки закат. И утром просыпаются в ее комнатенке (в свой «люкс» он бы не смог ее привести).
Та приезжает вечером. Пир в «люксе». Но когда она начинает расстегивать молнию на платье, он говорит: «Спи здесь, а я…»
Пьяную истерику брошенной бабы – с угрозами, с матом, с битьем посуды – все, кто тогда там был, запомнили. Не говоря об обслуге.
Они бегут.
Они в его мансарде на Патриках.
Еще одна ночь.
Он находит в себе силы. Он говорит: «Уходи. Я старый для тебя. У меня ничего нет. У тебя – семья, дом. Я себе не прощу, ты себе не простишь».
Она уходит.
И возвращается через неделю.
Ночует и уходит снова.
А еще через две недели возвращается уже совсем: «Я ему все сказала…»
С тех пор они уже десять лет вместе.
Синие в сумерках кусты малины.
Вместе с розовым плюшевым мишкой, по оплошности оставленным в электричке, уехало его детство, неизвестно куда.
По ночам черноту сада облетала по дуге какая-то скрипучая птица.
Дорос до тех лет, когда мужчина уже понимает, что женщина с ребенком прекрасней женщины без ребенка.
На лице у ведущего юбилейный вечер застыло то тупое и потерянное выражение, какое бывает у автомобилиста, когда тот накачивает спустивший баллон.
Еще там был небогатый банкир в ботинках «прощай молодость», приехавший на стареньком «мерседесе».
Почувствовал себя одиноко, как потерявшаяся из улья пчела.
Вспыхнули прожектора, и на сцену выдвинулось джаз-бандформирование в черной кожаной униформе.
1995
Быть поэтом, банкиром, спортсменом – все нелепо. Пассажир – вот призвание для человека.