Варфоломеевская ночь
Шрифт:
— Он ужасно страдает, — рассказывал один из дворян. — Хирург не принес инструментов и отрезал палец в три приема кинжалом. Мерлин, его духовник, был при нем с несколькими ближайшими друзьями. Все мы плакали; но он обернулся к нам и сказал: «Друзья мои, о чем вы плачете? Я счастлив, что страдаю за веру». Потом он сказал, что искренно прощает виновного и его подстрекателей.
Через час пришел Франсуа.
— Принц видел короля, Филипп. Король страшно разгневан и поклялся, что подвергнет самому жестокому наказанию
При выходе на улицу их догнал граф де Валькур.
— Я только что от адмирала, — сказал он, — ему лучше. Хирург надеется, что на следующей неделе он будет уже в состоянии путешествовать на носилках.
— Хорошие вести, — сказал Франсуа. — Чем скорее мы выберемся из Парижа, тем лучше.
— Без сомнения, — согласился граф. — Лишь бы адмирал поправился… Король возмущен, он велел запереть все улицы Парижа, кроме двух, и требовать паспорта у каждого входящего и выходящего из Парижа.
Тем временем они подошли к дому графа.
— Войдите, господа, — сказал он, — моя дочь очень встревожена нападением на адмирала, к которому она питает глубокое уважение.
— Как он себя чувствует? — спросила поспешно Клара, когда они вошли в комнату.
— Ему лучше, Клара.
— Слава Богу! — сказала она с облегчением. — А что король?
— Он возмущен, как и мы, и намерен строго наказать убийцу и его подстрекателей. Он был у адмирала.
Я хотела бы уехать в Дофинэ, папа: этот город с его насилием мне ненавистен.
— Мы скоро уедем, дорогая. Доктор надеется, что через неделю адмирал сможет путешествовать на носилках, и мы все последуем за ним.
— О, как долго, папа! За неделю многое может случиться.
— Бояться нечего, Клара. Никто не посмеет сделать чего-нибудь из опасения гнева короля. Как вы думаете, монсеньор де Лаваль?
— Я согласен с вами, граф.
— А вы, сэр Филипп?
— Я думаю, что не мешало бы принять некоторые предосторожности.
Вошли еще трое гугенотов и сразу заговорили о положении дел. Клара подошла к Филиппу, стоявшему в стороне.
— Вы действительно верите в опасность, сэр Филипп?
— Верю, графиня. Население ненавидит нас, и в Париже нередко бывали избиения гугенотов. Без сомнения, Гизы виновны в нападении на адмирала; парижская чернь обожает их, и им стоит сказать только слово, чтобы поднять на нас весь город.
— Значит, опасность действительно существует. Не посоветуете ли вы мне что-нибудь?
— Выходите на улицу как можно реже, а спать ложитесь в платье, чтобы быть готовой встать в любую минуту.
— Я исполню это. И только?
— Я ничего не знаю, — сказал Филипп, — пока советую сделать хоть это.
Вернувшись домой, Филипп, к своему великому удивлению, не нашел Пьера, который явился только на
— Где ты был всю ночь? — спросил сурово Филипп. — Кажется, теперь не время для удовольствий.
— Я уходил из города, сударь, — сказал Пьер.
— Зачем?
— Я вывел двух лошадей в деревню в двух милях отсюда и поставил их в гостинице, обещав конюху крону, если он побережет коней.
— Все это хорошо, Пьер. Но здесь никто не верит в опасность и мне стыдно, что я один тревожусь.
— Умный человек тревожится, когда глупые спят, — ответил Пьер. — Я был бы совсем спокоен, если бы нам нужно было думать только о себе. Но знаю, что в случае тревоги вы будете думать не только о своей безопасности.
— Графиня де Валькур — невеста монсеньора де Паскаля, — сказал внушительно Филипп.
Пьер незаметно пожал плечами.
— Вы, конечно, правы, сударь, — охотно согласился он. — И так как у нее есть защитники, ее отец и господин де Паскаль, то нам следует, значит, думать только о своем спасении, и это очень облегчает нам дело.
— Ты просто смешон, Пьер, — сказал нетерпеливо Филипп, — и я был глуп, что слушал тебя. Иди, готовь завтрак, иначе ты выведешь меня из терпения.
В этот день состоялось несколько совещаний между гугенотскими вождями. Никто не подозревал, что покушение на адмирала составляло только часть заговора против всех гугенотов; все думали, что оно было следствием злобы Гизов и Екатерины Медичи к человеку, который так долго боролся с ними и теперь имел доверие короля.
Филипп провел большую часть дня в Лувре с Генрихом Наваррским, Франсуа де Лавалем и некоторыми приближенными молодого короля. Все они, лучше его знавшие Францию и Париж, а также положение дел не выказывали и тени беспокойства.
Слушая их разговоры об увеселениях двора, Филипп перестал тревожиться и злился на себя за то, что слушал зловещие пророчества Пьера. Он вернулся домой только в одиннадцатом часу ночи, самом веселом расположении духа.
— Ну, пророк, — сказал он Пьеру, — какие новые заговоры открыл ты? Расскажи, чтобы я мог посмеяться.
— Смеяться после будете, сударь, — сказал Пьер, — а сейчас пойдемте со мной к входной двери.
— Изволь, если это доставит тебе удовольствие.
Они сошли к дверям на улицу.
— Видите вы это, сударь?
— Вижу: белый крестик, нарисованный каким-нибудь шалуном.
— Не угодно ли вам пройти немного дальше, сударь. На этой двери есть крест, на той нет, на следующей тоже нет, здесь опять крест, а там опять нет. Я прошел по нескольким улицам и везде видел то же самое: на каждом доме, где живет гугенот, есть на двери белый крест, а где католик — креста нет.
Филипп был поражен этим открытием и сумрачным видом, с которым говорил Пьер.
— Ты уверен в том, что говоришь? — спросил он.