Вариант "Ангола"
Шрифт:
– Ну, дело твое…
Из самолета высунулся пилот, и замахал руками.
– Зовут, – сказал я.
– Да-да, – заторопился Володька. – Сейчас.
Он протянул мне руку, и я крепко пожал ее. Краткий момент неловкости – и мы неуклюже обнялись, похлопав друг друга по спине.
– Зою береги… Повезло тебе, дурню.
– Знаю.
Отстранившись, он подхватил чемодан. Улыбнулся нам с Зоей:
– Когда в следующий раз буду в Москве, надеюсь увидеть как минимум двоих маленьких Вершининых.
Зоя залилась румянцем, ясно видимым даже в сумерках и сквозь густой ангольский загар.
– Мы подумаем над этим, Володя. Обязательно…
Она
– Удачно добраться.
Володька кивнул.
– Спасибо.
Вскоре он уже махал нам из-за иллюминатора.
Мы помахали в ответ.
Пилот захлопнул дверцу.
– До свидания, – прошептал я.
Моторы взревели, меняя тон, и самолет, набирая скорость, устремился по взлетной полосе, оставляя за собой шлейф взвихренного снега. Вот он уже оторвался от земли, растаяв в темноте. Были видны лишь рубиновые огни на крыльях, но через несколько секунд исчезли и они, и гул моторов затих – лишь ветер гнал поземку по взлетному полю, да раскачивались фонари.
– Ну что, возвращаемся? – нарушил затянувшееся молчание Стерлигов.
– Да, товарищ майор.
Москва утопала в снегу. То есть не так уж много его и было, но после ангольских пейзажей любой сугроб нам казался огромным.
Несколько раз приходилось останавливаться: уступили путь веренице саней, развозящих дрова, пропускали колонны пехоты и техники.
Солдаты в шинелях и полушубках шли молча, и в их мерной грозной поступи чувствовалась решимость и уверенность. Следом медленно ползли наполовину зачехленные машины – наверное, те самые "катюши", о которых я столько слышал.
Война продолжалась. Наша армия нанесла врагу несколько крупных поражений, а тыл делал все возможное, чтобы на фронт непрерывным потоком шли танки, самолеты, пушки, снаряды, продовольствие. И доставленные нами алмазы должны были стать серьезным вкладом в достижение победы.
…Не доезжая нескольких кварталов до дома, я попросил Стерлигова остановить машину.
– Вы уверены, Александр Михайлович? Тут еще километра полтора – а у вас нога…
– Ничего, – мы с Зоей переглянулись. – Очень уж по снегу соскучились…
– Что ж, как знаете, – Стерлигов устало потер переносицу. – В таком случае – до свидания. Зоя Иннокентьевна, не забудьте – завтра в полдень отчет по работе прииска. Машину за вами пришлем. И еще раз спасибо вам за все.
"Тут не нас надо благодарить, а всех – и в первую очередь тех, кто погиб", подумал я. Вслух же сказал:
– До свидания.
Мы шли по неширокой тропинке, протоптанной многими людьми за день, а снег все падал и падал.
– Знаешь, – сказала Зоя, словно продолжая давно начатый разговор, – а я ведь до последнего момента не верила, что у нас получится.
– И не получилось бы, если бы не ты и не Радченко.
Как я узнал уже на борту корабля, именно тяжелораненый старшина, перебив расчет, ударил из пулемета в спину атакующим пещеру португальцам. И может быть, нам удалось бы подхватить старшину на борт корабля, но – Герберт видел это через "глаз" – минуту спустя эта фашистская сволочь "сеньор Герц" накрыл пулеметное гнездо двумя гранатами, и спасать стало некого. И все же какое-то время старшина нам выиграл.
Но если бы не Зоя… Именно она, после того, как я наорал на нее в пещере, ворвалась в корабль, и вынудила Герберта взлетать как можно скорее, не дожидаясь окончания последнего "тестирования систем".
…Герберт высадил нас поблизости от Тегерана. Самого Герберта мы не видели с момента старта, так что никаких долгих прощаний не было. Может, оно и к лучшему – каждая сторона выполнила свое обещание, а большего и не требовалось.
Как бы то ни было, корабль стартовал сразу же, как только мы его покинули. Герберт отправился в свой "рядом-мир", мы же двинулись к виднеющемуся на горизонте городу. Представьте себе удивление командира 182-го горнострелкового полка, развернутого в Тегеране, когда в комендатуру заявились шестеро грязных, раненых и оборванных людей, волокущих несколько рюкзаков с алмазами. Однако надо отдать ему должное: нам сразу же оказали медицинскую помощь, отвели в баню, а потом накормили так, что мы несколько часов могли только лежать и глазами хлопать. Тем временем особисты связались с разведотделом штаба 47-й армии, те связались с центром – и, похоже, получили совершенно недвусмысленные приказы.
К полудню следующего дня мы уже были в приграничном Мешхеде, где нас уже ждал самолет. Взлеты, посадки, сменяющие друг друга аэродромы – и поздним вечером 25-го декабря мы уже были в Москве.
А в столице нас сразу взяли в оборот: прямо с аэродрома доставили на Лубянку, где приняли вывезенные нами алмазы, а потом мы несколько дней кряду отвечали на вопросы все более и более высокопоставленных сотрудников НКВД и других наркоматов, опосредованно принимавших участие в ангольском проекте. Все контакты с родными и знакомыми запретили "до дальнейшего распоряжения": об этом нам сообщили мягко, но предельно убедительно.
Два-три часа на сон, короткие перерывы на еду – и снова вопросы, и снова ответы, и снова отчеты, и снова подписки о секретности… Помимо работы прииска, больше всего интересовало, конечно, наше чудесное спасение – рассказы о фантастическом "проникающем корабле" и "рядом-мире" поначалу были восприняты с некоторым скепсисом, но потом трое суток кряду комиссия из физиков, математиков и конструкторов вытягивала из нас малейшие подробности о проникающем корабле и его пилоте. В глазах ученых, внимательно слушавших нас, читался неподдельный интерес – и вместе с тем глубокое разочарование оттого, что чудесную машину нельзя увидеть, потрогать и разобрать по винтику. А сегодня утром к нам в комнату зашел Стерлигов, и, не скрывая радости, сообщил, что "разбор полетов" в основном завершен, и осталось только подвести некоторые итоги по деятельности прииска. Но случится это завтра после полудня, да и коснется не всех, а значит, капитан Вейхштейн может "возвращаться по месту жительства", а остальные по случаю праздника на сегодня получают увольнительную.
Сейчас Горадзе и Попов, у которых в Москве никакой родни, заканчивают работу над отчетами, готовясь к завтрашнему совещанию – вечером я пригласил их к себе в гости, так что праздник отметим в теплой компании. Боря Клюйко в госпитале – говорят, все с ним будет в порядке. Володька улетел домой, ну а мы с Зоей…
Ну а мы с Зоей шли домой по заснеженной московской улице.
О тех, кто погиб, мы пока старались не говорить – это все еще слишком больно для обоих. Наверное, потом мы сможем вспоминать о них без слез, но я уверен, что к горлу всегда будет подкатывать шершавый теплый комок – даже через много лет, даже когда лица погибших будут всплывать в памяти неясными и размытыми, словно видимыми сквозь туманную дымку.