Вариант "Ангола"
Шрифт:
– Русские не сдаются! – отрезал Сашка. – Вы хотите два часа – вы их получите. Вот только если в десять вечера соберетесь просить об еще одной отсрочке, может статься, что просить некого будет.
Разговор закончился. Мы разделились на два отряда (не считая ушедшего на дальний конец поляны Олейника) и разошлись по сторонам, занимать позиции. К тому времени мины стали падать в джунгли – очень редко и как попало.
– Не попадут, – удовлетворенно пробормотал Данилов, бывший вместе с нами. Словно в ответ на его слова, между гор разнесся какой-то смутно знакомый стрекот, но откуда он происходил, я не мог сообразить, пока в лучах заходящего солнца над верхушками деревьев не промелькнула крылатая
Грищенко вскинул автомат и дал короткую очередь – совершенно напрасно, потому что аэроплан промелькнул слишком быстро. Я даже рассмотреть не мог, как он выглядел… кажется, какой-то древний биплан.
– Рассыпаемся цепочкой, – приказал я и прижался плечом к ближайшему дереву, предоставляя остальным уходить в сторону реки. Поляна с пузырями-ловушками оставалась у нас слева, берег справа. Метров сто пятьдесят леса. Много, конечно, для четверых, но что делать? Я сразу стал всматриваться в чащобу впереди, но над головой снова застрекотало. Недалеко от меня в лесу раздался взрыв: вверх полетели комья земли и осколки камней, ветки деревьев закачались. Видимо, самолет служил для корректировки огня миномета, и стреляли сейчас по тому месту, откуда так опрометчиво пальнул Грищенко.
Рядом жахнул еще один взрыв, так близко, что меня обдало волной ветра. Я вжался в землю у самых корней дерева, будто оно могло защитить. Стрекот самолета плавал по небу кругами, приближаясь и удаляясь. Взрывы бухали то ближе, то дальше, причем мне казалось, что они разные – то сильнее, то слабее. Вдруг, после паузы, что-то прошелестело в ветвях над головой и на землю, в метрах двух от меня, упала граната. Она отскочила он торчащего из земли корня, скользнула по прелым листьям и закрутилась на плоской верхушке небольшого камня, встретившегося на пути. Я успел только испугаться. Надо было прыгать в сторону, пытаться спрятаться, однако страх меня парализовал: все, что я сумел сделать, это зажмуриться. Вот и все. Конец. Глупая смерть от гранаты, сброшенной наугад с самолета, кружащего над лесом.
Я все сидел и сидел с зажмуренными глазами, а взрыва не было. Тогда я осторожно приоткрыл левый глаз. Граната уже не кружилась и мирно лежала на камне. Чека мирно торчала из взрывателя… Ха! Они забыли ее выдернуть перед тем, как бросить! Я прижался спиной к дереву и забился в беззвучном смехе. Надо же, так повезти! Рядом бухали взрывы; теперь я различал свист мин. Падали они уже где-то в стороне, там, где был отряд Радченко. Я встал на четвереньки и немного прополз, чтобы взять гранату. Обычная с виду лимонка – а ведь она должна была выпотрошить меня и оставить гнить в этом проклятом ангольском лесу! Дрожащей рукой я сунул ее в карман. Жив останусь, сохраню ее. Будет моим талисманом.
– NЦo se movem (Не двигаться! (порт.) – авт.)! – крикнули мне из-за спины, и я понял, что граната мне долго не послужит. Положение было унизительным и дурацким: я стою на карачках, автомат остался сзади, под деревом, пистолет в кобуре, граната в кармане. Слева грянул выстрел, раздались неразборчивые крики. Мимо меня пробежали несколько человек. Тот же голос, который велел не двигаться, приказал: – Estande e levantar as mЦos (Встать и поднять руки! (порт.) – авт.)!
Я послушно встал и поднял руки. Рядом были двое: белый и черный. Негр пугливо вертел головой, нервно сжимал в руках карабин и, кажется, был готов в любой момент броситься наутек. Второй на самом деле не был таким уже белым – скорее, метисом. Он вел себя посмелее, и смотрел на меня, как хозяин на провинившегося раба. Велев напарнику держать меня на мушке, португалец подошел ближе. Я думал, сейчас даст прикладом в лицо, и приготовился уклониться, но солдат внимательно оглядел меня
– Сompreender o que eu digo (Понимаешь, что я говорю? (порт.) – авт.)? – спросил он. Понимаю ли я, что он говорит? После того, как я послушно выполнил все его команды, отрицать это было глупо. Я кивнул.
– Valiosa Cativeiro (Ценный пленник! (порт.)– авт.)! – обрадовался португалец. Протянув руку, он потребовал у меня отдать пистолет. Я снова подчинился, тупо думая, не должен выполнять вот так все его требования. Попытаться драться, убегать, но не безвольно идти в плен! Однако тело не слушалось. Оно послушно сдавалось.
Солдаты провели меня по лесу до самого берега. За спиной постоянно звучал выстрелы – очереди наших автоматов и тявканье португальских карабинов. Кто-то громко кричал: в голосе слышалась дикая боль.
У одного из деревьев, в окружении мертвых португальцев, лежал такой же мертвый Грищенко. Судя по дымящейся рядом воронке и обильно оросившей гимнастерку крови, его достали гранатой. С ужасом я подумал, кого увижу следующим… Его я действительно увидел, вот только испытал при этом облегчение. Сашка ждал меня на берегу, окруженный радостно переговаривающимися португальцами. Четверо, по двое на каждого пленного, потому что у ног Сашки лежал и стонал Данилов. Снова ранен, снова тяжело: пули пробили ему руку и ногу. Никто не собирался его перевязывать, и моряк просто истекал кровью.
– Володька! – воскликнул Вершинин, когда увидел меня. Он попытался встать с камня, на котором сидел, но один из португальцев коротко двинул его в плечо прикладом. Это был не первый удар: на скуле у Сашки красовался синяк, разбитая губа вспухла и кровоточила. Видимо, он сдавался не так безропотно, как я.
Вновь прибывшие солдаты вступили в разговор с теми, что уже были на берегу. Мои конвоиры хвастались ценностью схваченного пленника, остальные размахивали руками в негодовании и качали головами. Наконец, один, видимо сержант, велел трем солдатам отвести нас в тыл, к немцу. Остальные должны были идти в лес, чтобы присоединиться к основным силам, атакующим еще сопротивлявшийся отряд Радченко. Как я понял из обрывков фраз, поляна с пузырями сразу показалась португальцам подозрительной (они думали, что она заминирована). Под прикрытием минометного обстрела и "бомбардировки гранатами" с самолета они прокрались по опушке леса, вдоль берега реки и внезапным ударом обезвредили весь наш отряд. Взять так же легко Радченко не удалось, теперь их собирались уничтожить массированным минометным обстрелом и финальной атакой пехоты. Сержант велел конвою поторапливаться, так как считал, что от меня "сеньор Герц" – наверное, тот самый немец-командир – узнает много важных сведений.
– Ajudar os feridos (Помогите раненому (порт.) – авт.), – хрипло сказал я, указывая на Данилова. Сержант глянул на меня, как бы раздумывая, не ударить ли ему наглеца, но в конце концов только покачал головой. Немного поколебавшись, он объяснил, что им некогда и бинтов они не имеют. Если мы хотим, то можем сами тащить его в тыл, где есть санитар. Только тащить надо будет очень быстро.
Я объяснил все Сашке. Мы подняли стонущего Данилова, который даже не открыл глаз. Штанина у него была вся мокрая и липка, а под телом натекла большая лужа крови. Скорее всего, пуля пробила важную артерию и моряк уже не жилец. У меня защипало глаза. Казалось, сейчас польются слезы… ну почему, почему все так? Вдруг я понял, что теперь мне все равно. Ничего хорошего ждать не приходится. В плену либо придется все рассказать и стать предателем, либо они станут пытать, и в конце концов убьют. Ни того, ни другого нельзя допустить.