Вариант "Ангола"

Борисенко Игорь Викторович

После этого мы отправились.

Александр ВЕРШИНИН,

17 – 25 сентября 1942 года

Проснулся я очень рано – было еще темно. И вроде проспал недолго – часа четыре, не больше, однако чувствовал себя свежим и отдохнувшим.

Укрывшись одеялом до самого носа, я лежал на узкой койке, таращился в узкий темно-серый прямоугольник окна, едва заметный в темноте – и вдруг понял: сегодня никуда лететь не надо. Не придется мерзнуть (на высоте в самолете

становится весьма зябко, это я за последние три дня прочувствовал очень хорошо), не придется слушать монотонный, выматывающий душу гул моторов, и не придется пугаться, когда этот гул вдруг сменяется придушенным кашлем, не придется поджимать ноги, постоянно упирающиеся в какой-нибудь на удивление жесткий ящик.

Я потянулся.

Здорово!

За окном, больше напоминающим бойницу, постепенно светлело. Несколько раз рядом с бараком кто-то проходил – то ли часовой, то ли разводящий – и снова устанавливалась тишина, нарушаемая лишь стуком капель по стеклу и жестяному подоконнику. На соседней койке тихо сопел Вейхштейн.

Наконец мне просто надоело валяться.

Одеться и заправить койку было делом трех минут.

Взяв полотенце, коробку зубного порошка и щетку, я вышел из барака.

Над базой неуверенно разгоралось утро.

Пейзаж оказался довольно унылым – цепочка приземистых дощатых и бревенчатых строений, полдесятка сборных металлических ангаров, ажурные скелетики двух наблюдательных вышек, на которых виднелись фигурки часовых и массивные прожектора. В глаза бросалось разве что стоящее на небольшом холмике здание: такое же приземистое, как и прочие, но уже каменное, да еще с толстенькими белыми колоннами. Выделялось здание среди прочих не столько положением, сколько своим цветом – оно было выкрашено светло-розовой краской, и смотрелось довольно экстравагантно. Интересно, что в нем находится?

Серое небо, с которого сеялся мелкий унылый дождик, казалось настолько низким, будто еще минута – и упадет, раздавит, задушит густой ватой облаков. Слева тянулась гряда рыжевато-зеленых сопок, во многих местах покрытых грязно-белыми пятнами – иней.

При взгляде на пятна инея меня мгновенно продрало морозом по спине: я ощутил, что на улице довольно холодно. Поэтому я решил не откладывать водные процедуры, и направился к "ванной комнате" – два вбитых в землю толстых столба поддерживали длинный неглубокий желоб, над которым висело восемь разнокалиберных рукомойников, зачем-то выкрашенных в защитный цвет.

Как оказалось, перемещаться нужно было по деревянным настилам, которых имелось два вида – сколоченные из досок и из кривоватого горбыля. Ходить по первым было значительно удобнее, впрочем, обе разновидности были одинаково грязными. Вся остальная территория представляла собой настоящее грязевое поле, во всех направлениях расчерченное колеями полуторок и трехтонок.

Почистив зубы, я умылся, после чего еще и обтерся ледяной водой до пояса. По телу прокатилась волна жара – хорошо! Когда я растирался полотенцем, ухая и гогоча, сзади вдруг раздался голос:

– Доброе утро, товарищ Вершинин.

Я

обернулся. Передо мной стоял Варшавский, тот самый майор, что встречал нас после прилета.

– Доброе утро, товарищ майор.

Видок, наверное, у меня был тот еще – весь в красных пятнах, волосы взъерошенные… А вот Варшавский словно сошел с плаката: выбрит и свеж, подворотничок белоснежный…

Он протянул мне расческу.

– Благодарю.

Причесавшись, я быстро натянул майку, свитер и куртку. Как ни бодрит ледяное купание, шутить со здоровьем не стоит – ветер все же был холодный, хотя и несильный.

– А где ваш товарищ?

– Пока спит.

– Что ж, пусть отдыхает, благо, время еще есть. А вы, выходит, с утра на ногах?

Я пожал плечами – мол, что тут поделаешь.

– Что ж, похвально, – Варшавский улыбнулся. – Я в столовую направляюсь – составите компанию?

– Не откажусь.

В столовой, где мы уже побывали ночью, каждому выдали по солидной порции пшенной каши, по куску ржаного хлеба с ломтем сала, и по стакану еще теплого компота из сухофруктов.

За едой мы с Варшавским практически не говорили.

Когда выходили из столовой, я поскользнулся, до смешного медленно съехал с деревянного "тротуара" и вляпался в рыжую грязь – обоими ногами, выше щиколотки. Хорошо хоть, что обут я был в сапоги, а не в ботинки.

– Кто у нас не бывал, тот грязи не видал, – фыркнул Варшавский, когда я, выбравшись обратно на тротуар, неуклюже счищал грязь с сапог.

– Не стану спорить. Знатная грязь.

– Да, тут почему-то все время так. Никакого спасения нету.

– Почвы слабые, – сказал я. – Деградируют быстро.

Варшавский вопросительно посмотрел на меня.

– Верхний слой легко разрушается, – пояснил я. – На тракторе проедешь – сто лет зарастать будет. В буквальном смысле.

– Не стану спорить, – повторил майор мои же слова.

Он надел фуражку.

–Что ж, мне пора.

– Извините, товарищ майор – а что нам сегодня делать?

– Сегодня отдыхайте. Отсыпайтесь, отъедайтесь… А вот с завтрашнего дня начнется работа.

– Хорошо… Но, я так понимаю, объект режимный?

– Конечно. Ах да, хорошо, что напомнили – вот ваши пропуска, – он протянул мне два квадратика желтого картона с красной диагональной полосой. – Не "вездеход", конечно, однако перемещаться по территории можете свободно. Но я бы попросил не отвлекать людей по пустякам.

– Конечно. А за территорию?

– То есть?

– Ну-у…, – я неопределенно махнул рукой в сторону гор.

– Понятно, – Варшавский усмехнулся. – Профессиональный зуд?

– Вроде того.

– Можно, – подумав, сказал он. – Только у охраны отметьтесь. И далеко не отходите. А то мало ли что… Да, и еще. К бухте пока не ходите, договорились? Всему свое время.

Я кивнул.

Варшавский ушел, а я, выпросив у смешливой поварихи немного хлеба и сала (пришлось пообещать ей, что раздобуду в качестве благодарности какой-нибудь красивый камушек), пошел в барак за геологическим молотком.