Вариант "Ангола"
Шрифт:
Десять минут спустя радиорубка была битком забита народом – сюда сбежались все, кроме дозорных. Да и они, наверное, отсутствовали только по причине того, что о радостном известии не знали, иначе бы сразу же примчались сюда, невзирая на разного рода кары, которые мог обрушить на них Радченко.
Радиостанция жизнеутверждающе подмигивала зеленым глазком и попискивала. Панели кожуха были сняты, и в ее загадочных внутренностях алым светились лампы, ровно гудел трансформатор.
Яков Михайлович уселся напротив радиостанции, и с видом фокусника, извлекающего
Все затаили дыхание.
Примерно с полминуты из динамика слышалось только заунывное гудение или шелест несущей частоты. А потом вдруг динамик громко щелкнул, и в радиорубку звонким горохом посыпалась стремительная дробь морзянки.
– Передача из Луанды, – пробормотал Раковский. – Треплются почем зря… Конечно, им-то там станции никто не ломал!
Впрочем, сейчас мы даже были готовы простить болтливых португальцев. Ведь и нашему восторгу не было предела – наверное, так же радовались ученые, которым тезка нашего врача, изобретатель радио, продемонстрировал более полувека назад свой радиопередатчик.
Хотя, конечно, если бы радио могло доносить новости – или даже музыку – я лично радовался бы гораздо больше. Но все же радость переполняла меня: радио было той едва ли не единственной ниточкой, которая связывала нас со внешним миром. И пусть нам отсюда не докричаться до далекой Родины, изнемогающей в чудовищной войне, но когда сюда прибудет еще одна экспедиция, мы будем готовы откликнуться на ее зов…
14-15 декабря 1942 года
– А вы ящики хорошо спрятали?
За последние несколько часов с этим вопросом ко мне не обратился только ленивый. Сейчас этим "неленивым" был мой тезка Саша Валяшко, один из охранников лагеря. Отвечать на один и тот же вопрос мне, понятное дело, уже порядком утомило, но… Но к Вейхштейну бойцы с вопросами по понятным причинам не обращались, так что мне приходилось отдуваться за двоих.
– Спрятали, как могли, – пожал я плечами. – Некогда нам особо было место выбирать…
– Оно понятно, – кивнул Саша. И вдруг добавил: – Надоели уже, да?
– То есть?
– Ну, мы – расспросами своими.
– Не то чтобы надоели, но…
– Да ладно, чего там, – Саша понимающе улыбнулся. – Только мы ж того… мы ж для дела спрашиваем, а не абы как. А то мало ли…, – он доверительно понизил голос, и я понял, что вопрос о ящиках был задан затем лишь только, чтобы начать разговор. – Ты, Михалыч – ничего, что я тебя так называю, нет? – я гляжу, вроде мужик правильный. В этой самой геологии разбираешься, и все такое… Ты мне вот чего скажи, Михалыч – это ничего, что я тебя так, по-простому, нет? Ну ладно… Ага, ты мне вот чего скажи, слышь – этот капитан-то он как, серьезный мужик, али так, портянка? Просто тут опчество интересуется – не подведет нас командир новый под монастырь-то, нет?
– А обсуждать командира с гражданским – это, по-твоему,
Валяшко странно поглядел на меня, сплюнул сквозь зубы.
– Вы, Александр Михайлович, не так меня поняли, – совсем другим тоном сказал он, мгновенно превратившись из показушно-простоватого деревенского парня в толкового, собранного бойца.
Он уже шагнул было в сторону, но я удержал его за рукав.
– Ладно, Саш, погоди. Вот ты говоришь, что я неглупый – так чего ж дурака валяешь?
Я ухмыльнулся, позабавившись неожиданному каламбуру: "Валяшко – валяешь".
– "Опчество", "али как"… Что за детский сад?
Валяшко испытующе посмотрел на меня – мол, ну-ну, продолжай.
– Можешь сказать…, – я чуть улыбнулся, – сказать опчеству… что насчет командира беспокоиться не нужно. Не пропадете с ним. Понял? Да и Степан Семенович никуда ж не делся.
Боец хмыкнул. Потом слегка улыбнулся.
– Вот и я думаю – раз с лодки только вы трое спаслись, то это не хухры-мухры. И насчет Степан Семеныча правильно. Ну хорошо, если так. Врать не буду, полегчало… Но это только это между нами, а, Михалыч?
– Конечно.
– А насчет ящиков – главное, чтобы вода внутрь не попала, – снова громко сказал Валяшко. – Правильно я мыслю?
– Правильно, – кивнул я.
Вейхштейн, не подозревая о разговорах, которые ведутся о нем в "опчестве", шагал впереди, о чем-то оживленно беседуя с Радченко. Честно говоря, меня радовало, что он нашел общий язык со старшиной – не хватало нам еще раздоров из-за того, кому командовать. Но вот разговорчики бойцов заставили меня призадуматься. Конечно, солдаты имели право беспокоиться на этот счет, но вот то, что их опасения так сильно совпадали с моими собственными, одолевавшими меня по пути на прииск, меня пугало…
"Ладно, потом разберемся", решил я, и задвинул тревожные мысли на задний план. За оружием отправилось аж семь человек – Радченко, мы с Вейхштейном, и четверо бойцов: Саша Валяшко, Ваня Быстров, Леша Клушин и Миша Новиков, тот самый, который на пару со старшиной так ловко скрутили нас в наше второе ангольское утро. В поводу Миша вел кобылу Звездочку – смирную каурую лошадку, одну из трех имевшихся на прииске. Конечно, взяли ее не просто так – на обратном пути именно Звездочка должна была волочь на себе тяжелые ящики с оружием и гранатами.
Пожалуй, в отправке к берегу такого количества народу не было никакой необходимости – на прииске людям нашлась бы работа. Но Зоя и Радченко рассудили верно: работа работой, однако иногда и перемена обстановки необходима, чтобы люди на стенку не полезли. Впрочем, старшина не был бы самим собой, если бы не убил одним выстрелом двух зайцев – бойцы шли с оружием и сухим пайком на четверо суток.
– Будет вам вместо работы учеба, – обрадовал их Радченко. – Как товарищ Суворов говорил? "Тяжело в учении, легко в бою". Вот так и у нас. Ибо не прогулка это по парку с мороженым и каруселями, а боевая вылазка, уяснили? Вот и хорошо. Заодно и жиры свои порастрясете.