Вариант "Новгород-1470"

Городков Станислав Евгеньевич

— Ты, будто, не на встречу с молодицей собираешься, а в первый раз в поход идешь за тридевять морей, — сказал Дану Домаш, тем самым, выразив мнение всей мастерской, то есть всех работавших в мастерской — Вавулы, Семена, Якова, Лаврина и остальных. И добавил: — Соберись! На тебе же лица нет, волнуешься, словно девица на выданье!

— И ни на какую встречу с молодицей я не собираюсь, — вспыхнул Дан и в этот момент заметил круглые глазища таращившегося на него Зиньку. Дан запнулся, всего-то на секундочку, но гнев его за эту секундочку куда-то улетучился и он, ухмыльнувшись, подмигнул Зиньке. Зинька тут же растянул рот до ушей в ответ.

— Ну, да, — сказал, ничего не заметивший, Домаш. — Конечно, не собираешься… Только ходишь и улыбаешься постоянно, как юродивый…

На воскресную службу Домаш, Дан и все еще обитающий на подворье Домаша, в комнатке в конце сарая-мастерской, Лаврин собирались, как обычно. И одевали

на службу в церкви, как всегда, самое лучшее — рубахи тонкой работы, свиты дорогого сукна, высокие шапки с отворотами, яркие порты, заправленные в, мягкой кожи, сапоги. Пояса наборные, с серебряными бляшками — у Домаша, и попроще, с медными чешуйками — у Лаврина. Дан, в связи со своим — после рандеву с новгородской верхушкой, на котором тайно присутствовали «зрящие» старцы из Свято-Духового монастыря — предполагаемым благородным происхождением и, чтобы не усложнять отношения с боярыней Борецкой, ее сыном — посадником и Василием Казимером, тысяцким Господина Великого Новгорода, и как ни странно, не в последнюю очередь с Домашем — Домаш первым узнал, в мастерской, о «боярском» происхождении Дана, ему сообщил об этом, на Торжище, тысяцкий — вынужден был купить боярский пояс, однако народ в мастерской предупредил, что, во время работы, он только мастер Дан и никакой не боярин… Хотя, те же Семен с Вавулой, все равно, пытались «ломать шапку» перед Даном, видя с кем он общается — с новгородским воеводой, с биричами от боярыни Борецкой и самого новгородского посадника, но Дан показал им кулак и пообещал «намылить» шею, если не прекратят «валять Ваньку». Впрочем, Дан, понимая, что из него боярин, как из коровы лошадь, пробовал говорить «по душам» и с Домашем, но в ответ получил: — Мне все равно из каких ты — боярских, купеческих или крестьян, для дела это не важно. Однако в миру… Изволь соответствовать. Или ты стыдишься своих родителей? Нет? Почему тогда скрываешь — какого ты рода? — После подобных слов, Дан просто был вынужден, за очень неприличные деньги, приобрести отделанный золотом, как у бояр, но, все же, чуток поскромнее, пояс. Но одевал его лишь за пределами мастерской и только тогда, когда считал нужным…

Домаш, Дан и Лаврин шли по той самой, вдоль окольного рва, дорожке, на которой на Домаша и Дана напали бандиты. Бандитов, кстати, несмотря на все усилия владыки Иона, так, до сих пор, и не нашли. Или «еще не нашли»… Или «уже не нашли», где-то тихо прикопав… Но не важно… Зато значительно проредили ряды их «братьев» по ремеслу, здорово уменьшив в городе количество этих самых «братьев». То, с чем не справлялась малочисленная городская стража, прекрасно сделали монахи-воины из архиепископского полка. Буквально за несколько дней, в ямах-порубах посадника и нижних этажах-казематах Детинца значительно увеличилось число постояльцев. Это не считая тех, кого зарубили на месте. Почти мгновенно потеряв половину своих «товарищей по ремеслу», новгородские ночные «работники», в ужасе бежали из города. Бежали, куда глаза глядят, лишь бы подальше от «беспредела», творимого в Новгороде монахами архиепископа. На какое-то время не только в городе, но и в посадах за городской стеной по ночам стало тихо и безопасно…

Утро было серым и дождливым. Над головами висело низкое, моросящее мелким дождем, небо с набухшими влагой облаками. Чавкала под ногами сырая земля… — в посаде не везде мостили дороги, в отличие от города, тем более какую-то «подпольную» тропу… — и квакали лягушки в окольном рве. Дан, Домаш и Лаврин внимательно смотрели вниз, чтобы случайно не «поехать-поскользнуться» на размокшей земле и не шлепнуться, с размаху, в грязь. Домаша, Дана и Лаврина, клявших погоду, нагнали быстро шагавшие соседи по посаду — нарядные старик со старухой в сопровождении более чем десятка зрелых мужчин и женщин, а также многочисленных отпрысков помоложе. Двое из них, из отпрысков, то есть две из них, девушки-подростки, были очень-очень юны. Взглянув на них, совсем недавно покончивших с детством, светловолосых, чуть-чуть конопатых, с широко раскрытыми, сияющими глазами, Дан, почему-то, вспомнил школьниц 21 века. И подумал: — А никакие проблемы их не волнуют… Дети, точно такие же, как и там, в 21 веке. И чем они отличаются, эти девчушки из средневекового Новгорода, от своих конопатых, синеглазых девчонок-ровесниц из Гомеля, Минска, Самары или любого другого города третьего тысячелетия? Сними платок с головы и переодень… И все! Родились, только, эти девчонки в Новгороде 15 века, а не в Новгороде 21 века…

Дан немножко знал, как говорили когда-то в будущем, в городе у южного моря, за старика со старухой и за все их большое семейство. Они, как и Домаш с Даном и Лаврином, были прихожанами церкви Святого Власия. Соседи являлись кирпичных дел мастерами и жили довольно зажиточно. Михаль, так звали старика, сухой и крепкий, как старое дерево… Домаш сказал Дану, что старику более 60 лет. Как понимал

Дан, это много для Новгорода данного времени. А еще Домаш предупредил Дана, что, несмотря на возраст, старик обладает весьма ясным умом и твердой памятью, и командует всеми в усадьбе, указывая, что и кому делать. А крепкая седая старуха, Стеша, сестра старика — жена его давно умерла — смотрит за хозяйством в усадьбе.

— Здрав ли ты есть, боярин-мастер Дан, — с первым, уважительно поздоровался с Даном старик и слегка поклонился ему… — спустя несколько дней, после того, как «старцы градские вынесли решение» по Дану, уже все соседи в посаде откуда-то знали, что литвин, осевший на подворье Домаша — заморский боярин. А, то, что заморский боярин ведет себя необычно и умаляет боярское достоинство простой работой… Так, Дан сам, когда понял, что шила в мешке не утаишь — дабы никто не косился и не приставал с дурными вопросами ни к нему, ни к Домашу, слух распустил — через Семена, Лаврина, Вавулу и Аглаю Спириничну, жену Вавулы… подговорил их безвозмездно делиться со всеми, кто будет спрашивать, сведениями о том, что крест на Дане… Сотворил он грех тяжкий у себя на родине, и должен теперь отмаливать его работой, что простой люд делает…

Самое смешное, что в этот, запущенный Даном, слух поверили не только соседи Домаша по посаду, но и сам Домаш, и, каким-то хитрым путем, этот слух дошел и до Марфы Посадницы и ее окружения в лице сына-посадника, тысяцкого Василия и многих прочих остальных… Хотя Дан зря волновался за свое «реноме» и «реноме» Домаша — соседи, да и многие «не соседи», и так считали Домаша несколько «того», странным, ведь он из воя «переобулся» в гончара. Поэтому еще один боярин, занимающийся «черной» работой, их уже не удивил — они были вполне подходящей парочкой — воин, ставший гончаром и боярин, расписывающий посуду…

— Здрав будь еси, Домаш! Здрав будь еси, Лаврин! — по-соседски и по-приятельски поздоровался, после Дана, с Домашем и Лаврином старик, и обогнал Дана, Домаша и Лаврина. Шедшая рядом с ним старуха, его сестра Стеша, уже слышавшая о том, что Дан терпеть не может, когда ему кланяются, а, тем более в «три погибели», тоже, лишь, слегка обозначила поклон Дану и кивнула Домашу и Лаврину головой. Дан, Домаш и Лаврин вразнобой ответили на приветствие старика и старухи: — Здравы будьте и вы, Михаль и Стеша, — Домаш и более уважительно: — Здравы ли есть и вы, Михаль и Стеша, — Дан и Лаврин. Старик, обходя посторонившихся, чтобы пропустить его с сестрой и всем семейством, Домаша, Дана и Лаврина, пожаловался на погоду: — Все косточки нам со Стешей ломает дождь… — Следом за Михалем и его сестрой, кланяясь на ходу Дану, обогнали Дана, Домаша и Лаврина и остальные члены его семьи-рода. Лишь разбитной, не старше 12–13 лет, белобрысый внук Михаля задержался возле гончаров и, поблескивая озорными глазами, поинтересовался у Дана: — Боярин, а татей нашли? — О том, что на Домаша и Дана напали бандиты, в посаде уже знали все соседи — такие вести всегда распространялись быстро. А учитывая, что в поисках татей приняли активное участие монахи из полка архиепископа — то о нападении на двух гончаров, слышал уже, наверное, весь Новгород.

— Нет, — ответил шустрому внуку старика Дан. И тут же сказал: — Но как только найдут, тебе первому доложат. — Затем, смотря парню прямо в глаза, абсолютно серьезно добавил: — Я договорился с архиепископом! — Не понявший, что Дан просто подшутил над ним, паренек аж споткнулся, Дан едва успел удержать его — за локоть — от падения в грязь. Слышавшие все, идущие следом за парнем 2 те самые наполовину девицы, наполовину девчонки, громко захихикали, потешаясь над парнем…

В церковь уже успело набиться множество людей, большей частью знакомых Дану по прежним посещениям службы или по профессиональной гончарной деятельности. Как обычно, были и «залетные», Дану, и не только Дану, но и Лаврину с Домашем неизвестные люди. Дан сходу заметил Вавулу с семейством и тершегося рядом с Вавулой Семена. На удивление, Дан приметил возле Семена и Вавулы и светловолосого, относительно недавно работавшего в мастерской, гончара Якова и, похоже, рядом его жену, женщину в простом головном уборе, немножко пониже гончара. Жена Якова, отклонившись слегка назад, переговаривалась через спину мужа с женой Вавулы Аглаей. А, на удивление, потому что Яков раньше не посещал службу в церкви Святого Власия. Он ходил, как знал Дан, в другую церковь, более близкую к подворью его многочисленного семейства.

В гуще прихожан Дан увидел и знакомых теперь ему Якима с Перхурием, скорее всего, тоже с домочадцами пришедших на службу.

Лаврин, заметив Вавулу и Семена, начал активно проталкиваться к ним, таща за собой Дана с Домашем. Дан, двигаясь за Лаврином, одновременно, во все стороны вертел головой, рассматривая, с высоты своего роста, народ в церкви. Естественно, в первую очередь, пытаясь увидеть приславшую ему в подарок фигурку Святого Николая новгородку. Однако первым ее заметил Домаш.