Вариант Юг

Сахаров Василий Иванович

– Представляю.

– Так мало того, - разошелся есаул, - Москва теперь тоже под ними.

– А что Краснов?
– спросил я.
– Почему не помог юнкерам?

– Его на Пулковских высотах встретили. С ним только семьсот казаков, которые воевать не хотят, а большевики выставили десять тысяч Петроградского гарнизона, моряков и каких-то непонятных красногвардейцев.

– И все это в газете?

– Нет, - помотал Савушкин головой, - это мы у одного из телеграфистов узнали, а в газете Декреты о Мире и Земле.

Есаул передал мне газету, и глаза заскользили по строчкам. Итак, СНК - Совет Народных Комиссаров, Временное Рабочее

и Крестьянское Правительство до созыва Учредительного Собрания. Состав: председатель – Ленин. Нарком иностранных дел – Троцкий. Нарком внутренних дел – Рыков. Нарком просвещения – Луначарский. Нарком труда – Шляпников. Нарком земледелия – Милютин. Нарком торговли и промышленности – Ногин. Нарком финансов - Скворцов-Степанов. Нарком по делам национальностей - Сталин. Хм! Ни одной знакомой фамилии. И только Ленин с Троцким мелькали где-то на страницах газет в связи с неудачным летним переворотом. А помимо того утвержден новый ВЦИК, постоянно действующий орган государственной власти.

Это не то. Я переворачиваю страницу и вчитываюсь в текст Декрета о Мире. Надо же, «мир без аннексий и контрибуций», и перемирие сроком на три месяца. Как же, разбежались вам немцы мир подписывать. Пока они сильней, о мире разговора не будет. Сейчас перед ними никого, Западный фронт развалился раньше нашего, Кавказского, и теперь хоть до самой Москвы иди, остановить германцев практически некому. Опять же союзники, сволочи еще те, сами себе на уме. Наверняка, рады радешеньки, что империя на ногах не устояла. Однако и жалеют, что Россия из войны выходит, ведь немцы могут свои освободившиеся силы с востока во Францию перебросить. С нашей стороны, кто честно воевал, этот Декрет мерзость, поскольку нас лишают всего, что произошло с людьми за эти три года войны. Бог с ней, с воинской славой. Но эта писулька предавала забвению смерть миллионов погибших в Великой войне. И получается, что они гибли зазря, не за Веру и Отечество, а всего лишь за бывшего царя гражданина Романова.

Следующая страница - Декрет о Земле. Отмена частной собственности на землю и ее полная национализация государством, то есть большевиками, запрет на продажу, аренду или залог, а так же конфискация инвентаря. Примерно такая же программа была у левых эсеров. Вот только они хотя бы предлагали выкупить землю, а эти раз - все наше. В итоге, поддерживается община, но никак не частник. Да, дела творятся небывалые и немыслимые, и если эти Декреты начнут претворяться в жизнь, кровавой бани не избежать.

Вернув газету Савушкину, я задумался, а он спросил:

– Что на это скажешь, Костя?

– Гражданская война будет, Семен.

– Она уже идет, - есаул свернул газету вчетверо и спрятал ее в карман своей строевой шинели, на которой еще красовались старорежимные золотые погоны.

По проходу нашего купейного вагона прошелся проводник и до нас донесся его зычный бас:

– Тихорецкая! Тихорецкая!

Посмотрев на Савушкина и пластунов, я сказал:

– Вот и моя станция. Будем прощаться, казаки.

– Возьми, - быстро нацарапав химическим карандашом в блокноте свой адрес, есаул протянул мне лист бумаги.
– Думаю, что еще встретимся.

– Обязательно встретимся.

Забрав листок, я накинул на себя бекешу и взял чемодан, пожал пластунам и есаулу руки, а затем направился на выход.

Жаль, встретиться с есаулом нам более не довелось. На границе Кубани и Дона, на станции Кущевская, его золотые погоны приметили солдатики из

революционеров, которые стояли там для того, чтобы не пропускать к генералу Каледину идущих на его призыв офицеров. Они бросились на погоны есаула Савушкина, словно стая охотничьих собак на зайца. И через десять минут жизнь бравого донца, прошедшего не через одну жестокую схватку, закончилась у стенки железнодорожного пакгауза...

Я вышел на перрон и сразу обратил внимание на то, как сильно и резко изменилась знакомая с детства узловая железнодорожная станция. Обветшавшие здания. Раскрошившийся грязный перрон. Выбитые двери вокзала. Куда ни посмотри, никто не работает. Местные машинисты стоят, и флегматично сплевывают себе под ноги семечки, а рядом с ними группки грязных и давно небритых солдатиков в серых шинелях без погон, будто крысы шныряют.

Ладно бы только это. Такая обстановка сейчас на каждой станции. Но вот мимо меня проходит человек, по лицу видно, что бывший офицер. Он испуганно таращится на мои подъесаульские погоны, от греха подальше, отворачивает в сторону и скорым шагом удаляется прочь. И только казаки, прогуливающиеся неподалеку, уважительно кивают. А кое-кто и воинское приветствие отдать не ленится. Видно, что осталось в них еще что-то от старого воинского уклада.

– Костя, ты ли это!?
– ко мне кидается молодой и чрезвычайно крепкий чубатый паренек лет шестнадцати.

– Мишка?
– вглядевшись в лицо парня, я с трудом узнал своего младшего двоюродного брата, которого не видел уже два года.
– Ну, здоровяк! Вот это вымахал!

– А то! Не все вам с братьями геройствовать, - он кивнул на мой Георгий, выглядывающий из-под бекеши, и наградное оружие.
– Мне тоже славы воинской хочется, и приходится расти, чтобы вас догнать.

– Какая там слава, брат, - в этот момент тема войны мне была неприятна, и я спросил его: - Ты как здесь оказался?

Он наклонился ко мне ближе и понизил голос до шепота:

– Батя меня с Митрохой на вокзал послал, у дезертиров оружия прикупить. Говорит, времена ныне смутные, нужен пулемет. Так что, брат, не в обиду, иди за вокзал, и там нас подожди. Мы с Митрохой скоренько. У меня все договорено, а ты при погонах, и можешь продавцов спугнуть.

Раз для дела надо в стороне постоять, так и сделаю. Я обогнул здание вокзала, прошел небольшую площадь и остановился под раскидистой яблоней с поломанными ветками. Простоял на месте четверть часа, а затем показался запряженный двумя справными гнедыми коньками из хозяйства дядьки Авдея новехонький шарабан. В шарабане накидано немного лугового сена, а поверх, на широкой деревянной доске сидели двое, подгоняющий коней длинными вожжами Мишка и широкоплечий курносый парень с лицом в веселых конопушках лет двадцати пяти. Это глухонемой Митроха, сирота из иногородних, которого Авдей с малолетства воспитывал.

– Садись, - Мишка остановил коней и Митроха перебрался на сено, а я, закинув свой серый кожаный чемодан в шарабан, подобрав полы черкески, присел рядом с братом.

– Но, залетные!
– выкрикнул Мишка, и кони резвой рысью вылетели на дорогу. Налево станица Тихорецкая, а нам направо, к Терновской.

– Как все прошло?
– спросил я брата.

– Отлично! Можешь посмотреть, что мы сторговали.

Повернувшись, я поворошил сено и увидел автоматическое ружье «Шош». После этого три винтовки Мосина, а под ними пистолет, такой же, как и у меня, семизарядный «Браунинг» образца 1903 года.