Варшава и женщина
Шрифт:
Джауфре Рюдель не спал в эту ночь – духота и вонь тесного помещения отбивали всякую охоту ко сну. Как он часто теперь делал, князь Блаи стоял на палубе и смотрел то на море, то на морских людей. Не раз уже доводилось ему размышлять о противоречии между величавой необузданностью водной стихии и неотесанными, убогими душой и телом людьми, которые пытаются покорить ее. Успехи мореплавания – к такому выводу неизменно приходил сеньор Джауфре – могут найти себе разумное объяснение исключительно в том, что на стороне людей, какими бы ничтожными они ни были, выступает сам Господь Бог, в то время как море может рассчитывать лишь на собственные силы. Однако и этих сил было
Ветер торжествующе завывал со всех сторон. Берег, накренясь и словно набычась, мчался прямо на корабль, и с каждым мгновением столкновение делалось все неотвратимей. Волной слизнуло с палубы нерасторопного матроса. В воздухе мелькнули его руки и ноги, тщетно искавшие себе опоры, а затем все исчезло.
К мачте подобрался капитан корабля, голый до пояса, коренастый, скорый на расправу и невоздержанный на язык, но вместе с тем опытный и надежный мореход. Двое матросов жались к палубе возле Джауфре Рюделя и в ужасе смотрели на вздымающиеся вокруг валы. Все ревело и грохотало; корабль громко стонал под ударами волн. Капитан выпрямился, и тут ветер сильно ударил его всем телом о мачту. Он беззвучно прокричал что-то, заглушенное тотчас бурей, и попытался спустить большой парус. Но парус, полный влаги и ветра, продолжал, изгибаясь, гнать корабль навстречу неизбежной гибели и ни за что не желал опускаться. Тогда капитан выхватил нож и с силой вонзил его в парус. Он наносил удар за ударом, словно желая убить злейших своих врагов. Парус, излохмаченный ножом, превратился в дряблые тряпки и обвис, а стремительный бег корабля немного замедлился. Капитан тяжело дышал, по его лицу текла вода.
И в этот миг раздался скрежет, все тело корабля сотрясла судорога, а затем что-то оглушительно хрустнуло, так что князю Блаи почудилось, будто затрещал его собственный хребет. На самом деле корабль провел по дну своими двумя рулями, которые представляли собою как бы две ноги, опущенные в воду. Снизу закричали, что образовалась трещина.
Лошади громко ржали и трепыхались в своих подвесных стойлах, как рыбы, попавшие в сеть. Однако они не могли разбить копытами перегородки, ибо были подвешены специальными кожаными ремнями – это обеспечивало лучшую сохранность корабля и облегчало животным страдания от качки.
Пилигримы в трюме вопили и завывали от ужаса, как грешники в аду. Ветер и волны беспощадно хлестали корабль, лишившийся управления. Капитан приказал бросить якорь, чтобы остановить беспорядочное движение, но корабль едва не опрокинулся. Видя, что вот-вот случится непоправимое несчастье, капитан сам обрубил канат и оставил якорь в море.
Земля была близко, но броситься в бурные волны и добраться вплавь решились очень немногие. Капитан проводил их глазами, плюнул и сказал: «Покойники».
Тем временем приготовили лодку и погрузили на нее все бывшие на корабле деньги, а также князя Блаи, четырех его вассалов и еще двух слуг по выбору (Джауфре Рюдель взял с собой старенького Ниварда Басурмана, постоянного своего лекаря, и молодого Рено). Лодку спустили на воду и вступили в неравную битву с ночной бурей.
Сеньор Джауфре, мокрый с головы до ног, помогал изнемогающему матросу держать руль, ибо волны то и дело норовили выбить из рук хрупкую планку; лодку бросало из стороны в сторону; одно весло сломалось. В краткий миг Джауфре Рюдель увидел своего насмерть перепуганного Рено, непрерывно плачущего и уже раскисшего от слез. Рядом с молодым слугой прикорнул старенький лекарь, сухонький, с опущенными морщинистыми веками. Затем вновь
Последняя волна подняла лодку и выбросила ее на берег. Земля словно протянула к терпящим бедствие свои длинные черствые руки и схватила их в цепкие объятия. Почва обманчиво колебалась, к горлу подступала тошнота, холод пронизывал до костей и, что было самым ужасным, мучила нестерпимая жажда.
Сеньор Джауфре, борясь с телесной слабостью, поднялся на ноги. В черноте ночи различим был плачевный корабль, отданный во власть бури, как сгусток страха и темноты. Обломки лодки продолжало швырять о берег, словно море желало вновь и вновь торжествовать победу над людьми.
Мессина находилась в полумиле от того места, где высадился сеньор Джауфре. Не дав отдыха ни себе, ни своему человеку Рено, князь Блаи немедленно отправился туда, рассчитывая к рассвету доставить помощь остальным паломникам.
Между тем в городе уже заметили погибающий корабль и успели поднять тревогу. Множество жителей Мессины не спало; все наперебой предлагали свои лодки и услуги. Однако дивиться на их человеколюбие не приходилось, поскольку за право воспользоваться лодкой они просили немалую сумму.
Сеньор Джауфре, видя, что попал в безвыходное положение, заплатил алчным сицилийцам столько, сколько они запросили, нанял лодки за свой счет и спас таким образом всех паломников и лошадей, бывших на его корабле.
Слух о великодушии князя Блаи распространился быстрее лесного пожара, и многие из спасенных, особенно бедняки и простые пехотинцы со слезами рвались целовать ему руки, так что Джауфре Рюдель вынужден был спасаться бегством.
К середине этого полного тревог и заботы дня волны выбросили на берег обломки пережеванного морем корабля.
В Мессине паломникам поневоле пришлось задержаться. Ждали прибытия остальных кораблей. Благодаря великой милости Божьей, буря обошла своей яростью остальные три корабля и пощадила также грузовые дромоны – те, не имея весел, поотстали от легких судов и в этом оказалось их спасение, ибо буря задела их только краем.
Ах, как роскошно вступил в Мессину Гуго Лузиньян! Казалось, кругом кораблей пело само море, лаская борта лицемерно спокойными волнами, и повсюду звучала музыка медных труб и рогов. На гавань Мессины надвигались разноцветные паруса, разрисованные глазами и крыльями борта, выстроенные на носу и корме шатры, развевающиеся флажки и знамена. Гуго Лузиньян озаботился украсить и дромоны, так что потрепанному бурей флоту удалось придать довольно внушительный вид.
Но и Мессина не ударит лицом в грязь перед любой флотилией, даже перед самой великолепной. Город торговый, портовый, отчасти пиратский, где встретишь и лукавого грека, и напыщенного сарацина, и хитроумного еврея, и алчного норманна, Мессина вытянулась на берегу, прижимаясь к подножию виноградных гор, отделенных от города рвами. Такова спина Мессины; лицо же ее – гавань, такая глубокая, что нет надобности пользоваться лодками при погрузке и разгрузке кораблей. Сюда могут заходить самые большие суда, почти касаясь суши. Так и поступили капитаны флотилии Лузиньяна. С земли на борт перебросили деревянные мостки, и вот уже сеньор Гуго, шатаясь и скаля зубы, спускается на берег, а за ним, гибкие и веселые, как молодые волки, сходят и его сыновья, Джауфре и Гвидон. Князь Блаи, окруженный своими людьми, уже встречает их на берегу. Гуго Лузиньян мешком валится Джауфре Рюделю на грудь, неловко обхватывая его руками.