Варвара Асенкова
Шрифт:
Теперь уже многие стали замечать ее исхудалость, пятнистый румянец, лихорадочный блеск глаз, даже изменение голоса, такого красивого и певучего. В октябре к Асенковой пригласили врача дирекции императорских театров Гейденрейха. Теперь болела не только грудь — все тело содрогалось от боли. Казалось, адский огонь сжигает ее изнутри. Гейденрейх прописывал какие-то снадобья, компрессы, припарки, но больной становилось все хуже. Иногда, правда, наступали светлые периоды, брли отступали. И Варенька мчалась в театр, и играла, играла, не думая ни о чем. Но эти светлые периоды
Работать приходилось и в самые тяжкие для нее дни, когда не было никакой возможности под няться. Но она поднималась, несмотря на протесты домашних, и ехала в театр. Так случилось и 2 декабря, в бенефис артистки Шелиховой. Варенька не хотела испортить спектакля, который, она это хорошо знала, так важен для ее товарища по сцене. И она играла — больная, едва держась на ногах.
Сороковой год заканчивался печально. Жизнь таяла.
И, кажется, безвозвратно…
1841, или кипарис на смоленском
Наступил сорок первый год, и многим стало очевидно, что Асенкова умирает, что дни ее сочтены Всем, кроме нее самой.
Никто не смог ей помочь. Наука знала про чахотку только то, что она — чахотка. Люди, не сведущие в медицине, знали на этот раз столько же, сколько врачи. Чахотка — это чахотка. Но даже этот диагноз не был установлен с достаточной определенностью.
В те дни, в те недели, когда угасал «метеор» русского театра, когда утекали последние силы «божественной» и «фантастичной» женщины, Петербург жил своей обычной жизнью, не меняя ее даже в мелочах. Строились дворцы, разбивались парки, дава лись балы и маскарады. В зале Энгельгардта открылся «Тиволи»-зимний сад с фонтанами и гротами. А «Северная пчела» задавалась глубокомысленным вопросом, где в Петербурге можно пообедать по всем правилам искусства, и приходила к печальному выводу, что только в трех местах — у г Веделя, в Павловском вокзале и у г Леграна в доме Жако, на углу Морской и Кирпичного переулка. В других местах можно поесть хорошо и плотно — но не пообедать!
Варенька наедине со своим страданием еще не сдавалась.
Когда 2 февраля началась масленица, она снова вышла на сцену И снова, как и прежде, на протяжении масленичной недели играла больше всех: 17 раз! Этот подвиг не был ни понят, ни оценен современниками. Никто не подозревал такого мужества в этой исхудавшей стройной девушке с впалыми щеками и более, чем всегда, воспламененным взглядом.
16 февраля она играла как обычно две роли — Карла II в «Пятнадцатилетием короле» и Полиньку в водевиле Н. Коровкина «Новички в любви». Она играла водевильные роли, которые составляли пьедестал ее славы. Потом она снова слегла.
Дирекция императорских театров потребовала отчет у своего медика, пользовавшего Асенкову Этот документ сильнее любых мемуаров воскрешает страшные дни болезни артистки, ее безнадежное положение и ее мужественное сопротивление так немилостиво обошедшейся с нею судьбе. Вот он.
«В октябре месяце 1840 года был я призван для пользования актрисы г-жи Асенковой, которая уже около восьми месяцев страдала болью в
При внимательном рассмотрении оказалось, что госпожа Асенкова конституции тела нервной, страдает артритизмом от простуды и истерическими припадками (Arthritis cum histeria in subjecto nevrosa) Хоть трехмесячное пользование почти уничтожило угрожающие симптомы, однако остались оные, показывающие, что малейшая простуда или другая причина могут всю болезнь и даже усиленную возвратить. Для уничтожения сей наклонности и остатков болезни считаю непременно нужным для г Асенковой перемену климата и употребление Карлсбадских минеральных вод.
Гейденрейх 15 марта 1841 г.»
Можно себе представить целесообразность «трехмесячного пользования» больной доктором Гейденрейхом, если недуг Асенковой он называл «артритизмом от простуды» и «истерическими припадками»!
Через день после получения заключения врача Асенкова обратилась к Гедеонову с прошением, в котором просила уволить ее в отпуск за границу сроком на шесть месяцев с сохранением жалования. Асенкова попросила также исходатайствовать ей какое-либо пособие на этот случай — просьба обычная в то время: актерам нередко выдавались единовременные пособия по разным внеординарным поводам.
28 марта император повелеть соизволил уволить Асенкову для поездки за границу и выдать ей на дорогу 150 червонных. На другой день письмо об этом из конторы императорских театров было доставлено Асенковой. Варенька лежала в жару и приняла новость почти равнодушно. Она не могла уже не только ехать за границу, но даже ходить.
Театры, как обычно во время пасхи, давали спектакли днем и вечером. Но Асенковой зрители не видели на сцепе — ее роли играли другие актрисы, хотя имя любимицы Петербурга все еще появлялось на афише.
В последний раз это случилось 14 апреля. Афиши известили о собственном, полном бенефисе Асенковой. Как долго она его ждала! Какие надежды возлагала на него! И как тяжело надо было заболеть, чтобы театральные чиновники милостиво бросили ей то, что давно полагалось ей по праву!
Театр был полон. Многие искренние поклонники артистки пришли, чтобы разувериться в мрачных слухах о ее тяжелой болезни. Их постигло горькое разочарование. Асенкова не играла. Бенефис шел без бенефициантки — горький, трагический случай. Судьба отвернулась от Вареньки и зло посмеялась над нею: ее роли в тот вечер играла Надежда Самойлова.
Когда окончился этот вдвойне мучительный вечер, Асенкова почувствовала, что ей все безразлично. Все это уже не касалось ее: другой, жестокий враг терзал ее грудь, ее тело.
С заострившимися чертами лежала она молча и думала о чем-то своем, неведомом, недоступном другим. Даже боли будто отступили — остались слабость и удушье. Она чувствовала, что теряет голос, дар речи; иногда силилась что-то сказать; ее переспрашивали, не понимали.
Многие из друзей и поклонников, тех, кто искренне любил ее, хотели прийти, увидеть ее. Она не разрешала.