Варя
Шрифт:
Она обернулась:
— Обещаешь?
— Ну, обещаю…
Она подошла ко мне очень близко и сказала, глядя прямо в лицо:
— Проводи меня к нему.
— К кому?
— К Леве Кравецу.
От изумления я совсем потерялся.
— Ты что это!
— Мне нужно.
— Да ты с ума сошла!
Розовые пятнышки появились у нее на щеках, под скулами.
— Я должна. Я обязана ему все сказать.
— Да что сказать?
— Все, все. Мы подымемся с тобой
Я не понимал. Я не верил, что она говорит серьезно.
— Как я к нему пойду? Ведь я побил его!
— Тем более. Значит, и ты обязан.
— Ну, нет! Я не сумасшедший.
— Так не пойдешь?
— Ясно, не пойду.
— Но ведь ты обещал!
— Я не знал…
— Значит, ты мне не друг.
— Нет, друг.
— Пойдешь?
— Не пойду.
— Тогда я пойду сама!
Она повернулась и, стуча каблучками, быстро-быстро зашагала прочь.
Я стоял растерянный. Потом побежал за нею вслед. Не мог же я отпустить ее!
— Постой! Послушай! Как, ты идешь к нему? Ведь он нахально тебя поцеловал?
Она остановилась и взглянула на меня. Розовые пятнышки у нее на щеках увеличились. Серые глаза потемнели.
— Он не смел меня целовать, — сказала она. — Не смел, даже если любил. Но бывают такие минуты, когда можно поцеловать того, кого не смеешь.
— Какие минуты?
— Когда идешь на смерть. Вот какие!
Она задохнулась от волнения. Смотрела на меня и ждала, что я скажу. Но я молчал.
— Так пойдешь со мной?
— Да ведь я не знаю, где он живет…
— Фонтанка, сто двадцать три.
— А ты откуда знаешь?
— Я вчера нарочно пошла к Серафиме Павловне на квартиру и спросила.
Мы зашагали по набережной Фонтанки.
7
Нумерация домов на Фонтанке начинается возле Летнего сада, и до дома № 123 очень не близко. Нам предстояла длинная прогулка.
Никогда еще зелень в Петрограде не распускалась так пышно, как в то лето девятнадцатого года. Тяжелая, яркая листва выпирала из всех садов и скверов. Дворы зарастали травой, как лужайки, помойки тонули в крапиве и лопухах. На мостовых между каждыми двумя булыжниками подымалась нежная травинка. Травинки и даже небольшие кустики зеленели на ржавых крышах, на карнизах, между разбитых тротуарных плит. Деревянные петроградские мостовые — торцы, гниющие и постепенно разваливавшиеся, — покрывались бархатистыми мягкими наростами из плесени и мха.
Это вторжение зелени в каменное тело опустевшего города я наблюдал снова двадцать три года спустя, летом сорок второго, во время осады. Тогда я тоже,
Сначала я плелся позади Вари, желая показать, что я ничего не одобряю и иду поневоле. Но потом мне это надоело, и я пошел рядом. Мне все-таки очень хотелось кое о чем порасспросить ее.
— Он, что ли, уезжает на фронт?
— Нет, — ответила она.
— Здесь остается? В городе?
Она кивнула.
— Вот видишь! — сказал я презрительно. — Что же ему угрожает?
— Много ты понимаешь!
— Не меньше тебя.
— Ну, положим. Главное здесь случится, а не на фронте.
Я был поражен. Я даже остановился.
— Откуда ты знаешь? Серафима сказала?
— Нет… Да… Она мне так не говорила… Но я поняла… Она знает его с детства и очень хвалила его.
— За что же?
— Она и меня хвалила. Она сказала, что я умница и правильно сделала, что обратила на него внимание. Его ждет большое будущее. Чего ж мы стоим? Идем!
Мы опять зашагали.
— У Серафимы много лет была балетная студия, и его привели к ней маленьким мальчиком, — продолжала она. — Мать привела, Серафима хорошо знает его мать. Он отлично танцевал, но сейчас отбился от балета. И она не осуждает его. Она говорит, что теперь есть вещи нужнее танцев…
Я постарался вернуть ее к тому, что меня особенно поразило.
— Нет, ты скажи, что это значит: решится здесь, а не на фронте? Что решится?
— Все, — ответила Варя. — Когда белые подойдут к самому городу, в городе начнутся события.
— Какие?
— Она не сказала какие. Она много раз повторяла, что не имеет права рассказать… И на случай этих событий в городе должны оставаться люди. Понимаешь, настоящие люди. И Леву Кравеца оставили, чтобы защищать город, когда начнутся события…
— Это она тебе сказала, что его оставили, чтобы защищать город?
— Нет, так она не говорила. Но это ясно.
Она отвечала мне уверенно, с некоторой даже надменностью, с пренебрежением к моей недогадливости.
Все, что я услышал от нее, очень меня взволновало. Я был покорен ее властным тоном. И все же я продолжал сомневаться. Мне очень не хотелось идти к Леве Кравецу. И когда номера домов, мимо которых мы шагали, перевалили наконец через сотню, я заколебался опять.