Варяги и Русь
Шрифт:
— Из-за кого? — спросили все.
— Разве я знаю, кто он...
— А ты ведь пойдёшь же?
— Я — дело другое... За мной парни не гоняются... Куда мне до них... Надо мной только все смеются... Но пусть их смеются... и я когда-нибудь посмеюсь... Право, посмеюсь... А может быть, найдётся кто-нибудь, что будет целовать эти костлявые руки, несмотря на то, что они грязны, и я тогда вспомню свою молодость... — При этом она безумно посмотрела на них и сначала заплакала, а потом захохотала.
— Да расскажи нам, какова ты была в молодости, что делала и почему ты то
— А разве вы никогда не слыхали о моей судьбе?
— Нет, не слыхали... Да и где нам слышать... Мы ведь всегда живём в лесу и прячемся от злых людей.
— Знаю, знаю, что прячетесь, да и в лесу, кому надо, отыщет вас... Не убережётесь...
— Будто уж не убережёмся!..
— Ну так кто же ты была в молодости? — спросила, смеясь, Оксана.
Я была девицей не хуже вас, да ещё боярского роду. Жила много лет в терему княжеском, — чтоб ему пусто было и то место быльём поросло, где он ходил... Не сладки были первые годы, а потом, как родила сынка, да похитил его леший с Чёртова бережища, так я и попала из цариц в работницы, да так уж работала, что и отродясь никто из вас не видал. А было времячко, что сенные девушки стояли в моём терему и князь, ласкаясь, расплетал и заплетал мою косыньку, любуясь моими глазами. Теперь они померкли, как чёрная ноченька... Любил меня и отец покойничек, и дедушка Олаф, и Якун треклятый... Коли бы не он, небывать бы мне, боярской дочке, в княжеском терему... Ох, если б был жив мой отец... Ещё отомстил бы он за меня.
— А кто был твой отец? — спросила Светлана.
— Мой отец был великий муж: его все звали Туром; одни любили, другие боялись, а волны днепровские и люди, жившие подле них, повиновались его посвисту молодецкому.
— Давно это было?
— Ох, уж так давно, что я и забыла: чай, годов двадцать будет и больше... Вот с той поры я и сделалась старой каргой и колдуньей и никому зла я не делала, а уж сделала бы одному человеку, и тогда хоть к черту на рога. — И Яруха снова дико захохотала.
После этого она начала всматриваться в их лица, шепча какие-то таинственные слова, потом громко проговорила, да так громко, что девушки вздрогнули:
— А думают же о вас молодцы и берегут вас, да не уберечь одному своей голубки, как не уберечься и тебе, молодица, прибавила она Светозоре. — Лучше не ходите на Купалу; авось, тогда убережётесь.
— Да почему же не ходить? С нами будут и наши суженые.
— Почём я знаю — почему?.. Вы сами знаете, что в этот день всё может случиться, разные чудеса творятся, в особенности, когда выпьешь хмельного мёду... А хорошо, хорошо, когда выпьешь его... Так весело, так хорошо, что всё прыгала бы через огонь и выбирала бы суженых...
При этом она развязала свой мешок и из трав и корешков, находившихся в нём, вынула кусок сухого хлеба и начала его есть вместе с каким-то корнем, над которым она пошептала что-то и положила в рот.
— Эх ты, старуха колдунья, — сказала Светлана. — Умеешь вот колдовать, а не наколдуешь себе лучшей пищи... Вон хлеб какой заплесневелый, и собака такой не станет есть... Поди к нам в избу, там мы угостим тебя чем-нибудь горяченьким...
— Нет,
Старуха встала, но вдруг начала беспокойно озираться.
— Кто-то подсторожил нас, — сказала она.
Все встали и заметили, что среди лесной чащи колебались ветви деревьев, а вскоре показалась рыжая голова лесного сторожа Якуна.
— Якун! — вскрикнули девушки и бросились по тропинке в лес. Но потом они вернулись и спрятались за большим деревом; им хотелось послушать, о чём он будет говорить с колдуньей.
— Не бойтесь, девоньки, не бойтесь, красные, — сказала им Яруха, — это ведь свой человек... Не влюбитесь в этого красавца... Вишь, ростом не вышел, красотою не взял, а горбом да старостью и лохматой головою уж и подавно победы не брать.
Девушки вышли из-за дерева на опушку.
— Что это с ним? — прошептала Светозора, знавшая его лучше других сестёр. — Что он держится за щёку?..
— Ну, что ты там стонешь? — спросила его Яруха.
— Ой, ой! Спаси, Яруха... Видишь, кровью обливаюсь, — держась за щёку, проговорил Якун.
— Отними руки и дай посмотреть, что тут у тебя приключилось... Чай, не с красными девками целовался и не откусили они носа у такого красавца.
Якун отнял руки от лица, а Яруха опустилась перед ним на колени, чтобы посмотреть рану.
— Хорошо, что ты встретилась мне, а то изошёл бы кровью...
— Однако хорошо тебя угостили... — сказала она и захохотала. — Вот так угостили... На каком это пиру?
— Не на пиру, колдунья, — простонал Якун, — и если б ты знала, кто угостил меня, так прыгнула бы от радости выше этого дуба.
— Будто! Кто же бы это такой был!.. Хотелось бы знать... Давно уж не прыгала и уж, видно, до завтра не придётся прыгать, — сказала колдунья, роясь в мешке с травами.
— Сказал бы, да ты питаешь ко мне вражду и собираешься мстить...
— Собираюсь-то собираюсь, но когда настанет этот час — не знаю... И теперь бы могла посмеяться над тобою, да совестно, вишь, молодых девушек... Ещё не вся совесть у меня пропала... Даже хромого волка, коли он страдает, надо спасти, а не токма человека... Правда, не стоишь ты того и сам знаешь, сколько зла ты причинил и мне, и людям... Ну, давай свою голову... — прибавила она, помочив грязную тряпочку в воду, которая у неё оказалась в горшочке, — надо промыть да потом травкой заложить... Вишь, как хватил, до самой кости, да и глаз прихватил заодно.
— Ох, сильно хватил... Знавал я его руку в былое время, сильна она была, а теперь ещё сильнее сделалась от злобы.
— О ком ты говоришь? — спросила старуха, обвязывая голову тряпкой, оторванной от мешка.
— Да уж знаешь, о ком... Ты ведь колдунья и должна знать всё...
— Постой, ужо поспрошаю ветра буйного, и он мне, быть может, скажет, коли ты не хочешь мне поведать... Авось, он добрее тебя.
— Да уж, если скажу, так ты отпрянешь на десять пядей от меня.