Варяги и Русь
Шрифт:
— Ну, что? — спросил Олаф.
— Пока ничего... Князь даже не хочет говорить со мной, видно, влияние Извоя слишком велико на него... А теперь молвят, что и Руслав присоединился к христианам... Дело неладное, ну да как-нибудь справимся, надо выяснить при всех, что они христиане, и тогда сам князь не защитит их...
— Помни, что, если Руслав будет князем или если я буду княжить вместо него, слава твоя и богатство увеличатся во сто крат... Всё возьмёшь и сделаешь, что захочешь, ни одного христианина не останется в живых... Мы всех
— Легко сказать, — возразил Божерок. — На стороне князя много народа!.. Извой, на зло мне, всё больше собирает христиан, окружает ими князя и с него первого следует начать... Их очень много...
— Да, много, — вдруг сказал Вышата, входя.
Божерок и Олаф переглянулись, Олаф хотел уйти, но Вышата остановил его.
— Постой, — сказал он, — ты знаешь, что я не ворог тебе... Чай, по одному делу пришли и не мне выдавать тебя головою... и то уж молвят, что я заодно с тобой, да пусть их молвят... Вышата сумеет постоять за себя... Да, правду молвишь, владыка, — продолжал он, обращаясь к жрецу, — все у него любимцы... старейшины требуют смерти Олафа, а Извой да Руслав теперь пожалованы любовью, почётом да ласками княжескими, и первыми пойдут на Олафа, хоть и говорят, что не поднимут руки.
— Ничего, всё обойдётся... Как ощиплем завтра крылышки одной, так другое запоют, — сказал жрец. — Начнём с христианки, а потом и до них доберёмся.
— Главное, Извоя прибрать, а с остальными легко справиться... Феодор да Симеон тоже воду мутят... — сказал Вышата.
— А как Руслав? — спросил Олаф.
— Молвлю — пожалован в дружинники... да и награда его ждёт. Хорош дружинник — молокосос.
— Ну, что касается награды, то ещё далеко до неё, а мы скорее наградим его, коль посадим на стол.
— Насильно не посадишь на стол... Надо выбить из него этот христианский бред и тогда, быть может, он станет податливее... Действуй, владыка, коль дороги тебе слава и почёт верховный...
— Действуем, — сказал за него Вышата, — девки завтра же не будет, а что касается прочих, завтра утро владыки, а вечер будет мой... А ты, Олаф, всё-таки берегись, коль хочешь, чтоб голова осталась целой.
— За себя постою, — мрачно ответил он.
Вдруг послышались шаги и раздался чей-то голос:
— Здесь, ребята!.. вяжи его!..
Все всполошились. Старый Олаф стремглав бросился в боковую дверь, Вышата вынул меч, Божерок тоже вооружился жертвенным ножом, знаком своего жреческого достоинства, который он всегда носил при себе.
Однако никто не входил. Прошло несколько минут в немом молчании... Олафа и след уже простыл, а дверь всё ещё не открывалась...
— Кто бы мог так подшутить? — сказал наконец Вышата.
— Да хоша бы я, — раздался вдруг голос из-за окна. — Али Торопке и впрямь нельзя шутить... На то ОН и шут... Здорово, боярин, здорово, владыка Божерок... — сказал он.
— Как ты смеешь, холоп! — крикнул Вышата. — Или ты хочешь, чтоб я с тебя
— Пошто с меня жилья таскать, боярин? Я ли не слуга тебе али провинился перед тобою?
— Ты на кого кричал: вяжи его?.. Говори сейчас, не то язык чрез затылок вытащу.
— На певена, боярин... Повадился ходить к владыке на двор да на шестке сидеть с владыковыми курами, ну вот я и пошёл искать, да и нашёл и крикнул своим: вяжи его!..
— Ты не лжёшь? — спросил Божерок.
— Да для ча мне лгать!.. Я не у князя в терему и тешить мне некого, а вижу огонь, дай, думаю, зайти, спроведать владыку.
— Лжёшь!.. ты подслушивал, что мы говорили.
— Слышать-то слышал, что говорили, да и сам хочу кой-что сказать... что слаще мёда будет боярину Вышате...
— Говори скорей, скоморох эдакий.
— Завтра ввечеру Ерохины дочки пойдут на Купалу, и Светозора с ними...
— Почём ты знаешь? — спросил Вышата.
— А знаю потому, что хотел тебе услужить и подслушал разговор сестёр, когда они ходили по грибы... Одно нехорошо, что Яруха не советовала им ходить и молвила, что старый черт хуже зверя лютого будет ласкать её белую руку и заставит себя ласкать.
— Кого же она называла старым чёртом и зверем лютым? — спросил Вышата.
— Надо полагать — тебя... Акромя тебя некого, боярин. Ну а тебе, владыка, скажу: береги свою жертву, а то она... того... тю-тю! улетит, как ласточка, из-под самого носа.
— Какую жертву? — спросил Божерок.
— Сам знаешь, намеченную на завтра...
— Кто тебе сказал о ней? — изумился Вышата...
— Ну, уж этого не скажу, а завтра сам увидишь. Но не печалься, боярин, тебе же от этого польза... А что Олаф хочет — тому не бывать...
И Тороп ушёл, насвистывая.
XIX
Настало светлое солнечное утро Купалы: народ, в праздничных одеждах, валил к жертвеннику грозного Перуна. Там уж были и старцы, и старухи, молодые парни, девушки и дети. Но велико было их удивление, когда, зная, что в этот день должна быть принесена жертва, они не замечали никаких особенных приготовлений: ни костра, ни быков, ни овец для заклания.
Все смотрели друг на друга и спрашивали, что же это такое?.. Али владыка забыл, что ныне Купала.
Вот уже показались из Детинца гридни, оруженосцы, старейшины, воеводы и князь Владимир, который был на белом коне, а владыки Божерока всё ещё не видно...
Народ встретил князя радостными криками, на которые князь милостиво отвечал поклонами.
Придя на площадь и разместившись вокруг жертвенника Перуна, все ждали, пока Божерок выйдет из капища и объяснит им, почему нет никаких приготовлений. Наконец, после всеобщего ропота, вышел жрец в белой одежде. Божерок встал на возвышение и начал свою речь.