Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
– Нет, понимаю… Он давно уже… ещё я не родился, – поспешно сказал он.
– Тише говори! Ищут враги коммунистов – вешают, расстреливают, живых в огонь бросают! Скажешь про кого – погубишь человека. Ненароком погубишь, – строга заговорила Оксана, наклоняясь к Ваську. – Матвеич не любит, кто болтает. Болтун с предателем по одной дорожке ходят…
Васёк испугался:
– Вы спросили – я и ответил.
– Не всякому отвечать – кому в ответ и помолчать. Я спрошу, другой спросит… – Она пытливо вглядывалась в лицо Васька.
Он
– Я тебя учу, а не ругаю, – ответила на его мысли Оксана. – Матвеич тебя любит. И отец любит. А любовь от доверия… – Она положила на голову Ваську руку, пригладила назад чуб. – Лоб у тебя большой, чистый. В отца?
– Оксана! – послышался из хаты голос Николая Григорьевича. Он открыл дверь и, опираясь на палку, остановился на пороге. – А, Васёк пришёл!.. Что ж ты не скажешь?
– Да мы за разговором тут, слово за слово…
– Познакомились? – улыбнулся Николай Григорьевич.
– А мы и были знакомы. Он про меня слышал, я – про него. Что говорили, то и есть. Славный хлопец! – сдержанно похвалила Оксана.
Старик закивал головой:
– Ну, я рад, что он тебе понравился! Я так и думал.
Васёк вздохнул.
«А всё-таки она сердитая какая-то… – подумал он про Оксану. – Её и Николай Григорьевич, видно, боится».
Они вошли в хату.
Васёк заметил, что в кухне что-то изменилось. За печкой, где были полати, стоял теперь шкаф с посудой. Он хотел спросить, кто его сделал, но подумал, что лучше не спрашивать, а то Оксана ещё и любопытным назовёт.
Скоро пришёл Матвеич. Он был весёлый, потирал руки, командовал:
– Садись за стол, командир!.. А ну, Бобик, до перелазу, живо! Живо, живо забирай свой хвост, а то дверью прищемлю! – Он закрыл за Бобиком дверь, придвинул к столу табуретку. – Ну, рассказывай! Да не бойся – Оксана своя. Кто на пасеке у Матвеича – тот свой. Чужой тут голову сломит.
Оксана закрыла окно, опустила занавеску. Васёк снял тюбетейку, протянул её Матвеичу:
– Вот тут у меня всё.
– Зашил?.. – подмигнул Николай Григорьевич. – Смотри, Матвеич, зашил!
– Как надо! – важно подтвердил Матвеич, распарывая подкладку. – Комар носу не подточит!
Оксана обняла Васька.
– Рассердился на меня – и хорошо! Значит, к пользе. Значит, запомнишь слова мои, – ласково шепнула она ему на ухо.
Матвеич разложил на столе Севины бумажки.
На этих бумажках Сева записывал всё, что ему удалось услышать или увидеть в штабе. Некоторые услышанные слова Малютин, затрудняясь перевести, вписывал прямо по-немецки.
Матвеич обернулся к Ваську и удивлённо спросил:
– Это кто же у тебя работает?
– Малютин, – сказал Васёк и, оглянувшись на Оксану, стоявшую за его спиной, добавил с гордостью: – Сева у нас немецкий язык знает!
И он начал шёпотом рассказывать, какие поручения
Над столом склонились три головы. Глаза взрослых внимательно и серьёзно разбирали Севины каракули. Трубачёв дополнял их рассказами:
– Фашисты собирают яйца, крупу, зерно… Говорили между собой, что на Жуковку повезут, в вагоны грузить.
Оксана выходила на крыльцо, стояла на дорожке под окнами.
С дружеским лаем промчался за хатой Бобик. Матвеич насторожился.
Васёк вскочил, прикрывая ладонью листки. Оксана вошла в комнату:
– Свой.
Из кухни выглянул Коноплянко.
– Не бойся, не бойся! Это коноплянка прилетела, – засмеялся Матвеич, протягивая Коноплянко свою широкую ладонь и усаживая Васька на место. – Садись, садись, хлопчик!.. А ты с чем прилетел, а?
– С лыхом чи с добыхом? – пошутил Николай Григорьевич.
– С добыхом, – всерьёз ответил Коноплянке и, подвинув табуретку, сел рядом с Трубачёвым. – Поклон тебе, Васёк Трубачёв, от твоего вожатого!
Васёк задохнулся от счастья:
– От… Мити?
Коноплянко кивнул головой:
– Беспокоится о вас Митя. Велел вам передать, чтобы вы крепче держались друг за дружку. Знает, что трудно тебе, Васёк Трубачёв, но надеется на тебя и на всех ребят. Велел никогда не забывать, что вы пионеры и должны быть верными своей Родине.
Васёк встал. Он не находил слов от радостного волнения. Коноплянко мягко улыбнулся ему и обратился к Матвеичу:
– Свежий выпуск. Осилите?
Он положил на стол листочки из блокнота.
– Осилю! Осилю! – заторопился Николай Григорьевич, разглядывая листки.
Коноплянко лёг грудью на стол; на длинном, худом лице его выступил румянец, глаза засияли.
– Драгоценный материал принёс…
Оксана позвала Васька:
– Иди-ка сюда! Я твою копну состригу немножко. Ишь ты, какой дядя Туман! Рыжий да кучерявый, совсем оброс! – выводя мальчика в кухню, певуче проговорила она.
Васёк, взволнованный скупым сообщением Коноплянко, боясь спрашивать, медленно шёл за ней, машинально оберегая от ножниц свой чуб.
Оксана сняла его руку с головы.
– Чуб твой при тебе и останется. Я за ушами колечки постригу. Садись-ка сюда. А то домой тебе скоро идти… Баба Ивга обедать наварила, коровку подоила, молочка нацедила… – Приговаривая, как над маленьким, Оксана подстригла Ваську волосы, дунула на пробор, поскребла ногтем кожу: – Чистая головка. Ступай, голубёнок, вынеси волосы во двор да закинь их подальше. Ишь, золота у тебя сколько! – пошутила она, собирая с фартука остриженные кольца волос. – Ступай. Да много не думай. Порадовал тебя Коноплянко, сказал тебе слова бесценные, вот и береги их в сердце да помни: что мог, то сказал, а что не сказал, того не мог. Значит, и спрашивать не надо.