Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
– Осторожней там, – предупредил его Степан Ильич.
– Эге! Осторожному только на печке сидеть, – проворчал дед.
В школе помещался фашистский штаб. По коридору щёлкали офицерские каблуки, у дверей стояли часовые. Толстый, грузный генерал со своим адъютантом жили в двух классах. Там же собирались штабные офицеры. Михайло не понимал ни одного слова из того, что говорили немцы.
– Язык у них тяжёлый! Нияк не изучить! И услышишь, а не поймёшь! – сокрушённо жаловался он. – А моё дело такое – вроде за дворника я у них. Туда-сюда! Передник надел – и
Степан Ильич задумчиво крутил козью ножку:
– Без языка плохо… Что ты сделаешь?
– А что я сделаю? – подпрыгивал дед. – Ничего я не сделаю! Убить их – другие придут. Что я сделаю?
– Там побачим, что к чему… Ты в доверие входи, угождай… Понял? А то старым дурнем прикидывайся…
– Тьфу! – плевался дед Михайло. – Як бы дело какое, а то зря душу мараешь!
…Сева Малютин считался внуком деда Михайла. В старой Генкиной рубашке и широких штанах он выглядел украинским хлопчиком, только бледное, незагорелое лицо и русская речь отличали его от Генки. Но гитлеровцы не обращали внимания ни на старика Михайла, ни на его внуков. Они сбрасывали около мазанки деда старый хлам, заставляли его чинить солдатам обувь, убирать комнаты, держать в чистоте двор. Генка в это дело не мешался; он, стиснув зубы, не глядя, проходил мимо гитлеровцев и чаще всего, сидя в своей мазанке, думал о Гнедке. Теперь у Генки была одна радость – возвращённый галстук. Ночью, лёжа на нарах, он осторожно вытаскивал галстук из сенника, завязывал его на груди и гладил мягкий узелок.
– Що, заработал? И где ж ты его заработал? Ты его нигде не заработал! – ласково поддразнивал его дед.
Генка вспоминал тревожные ночи, глухие лесные тропы, запачканные влажной землёй копыта Гнедка и отвечал:
– Заработал.
– Эге! Значит, опять пионером будешь?
– Буду.
– Хе-хе-хе! – счастливо смеялся дед. – И комсомольцем будешь?
– И комсомольцем буду.
– И коммунистом будешь?
– И коммунистом буду, – усмехался Генка.
– Ну, чёрт! Вот чёрт! – восхищался Михайло. – Значит, деду и помирать можно спокойно, а?
– А чего тебе помирать? Живи, – разрешал Генка.
Оба затихали. Каждый думал о своём, но мысли их сходились. Из школы доносились чужие голоса.
– Погибель на вашу голову! – тихо бормотал дед.
Генка, приподнявшись на локте, напряжённо всматривался в широкие окна школы. В освещённых окнах двигались фигуры фашистов.
– Прогонят их, диду?
– Фашистов? Обязательно! – твёрдо говорил дед. – Сами побегут… весь свой фасон по дороге растеряют! До самого Берлина поскачут, да и в Берлине места себе не найдут!
Завернувшись в одеяло, Сева лежал на скамейке. Он с тоской думал о матери, вспоминал девочек – Лиду, Валю и Нюру. Представлял себе Митю блуждающим по лесу, беспокоился за Мазина и Русакова. Сева всей душой тянулся к Ваську, но в последнее время Васёк изменился. Он стал более сдержанным и при встрече с Севой часто молчал, как бы
– Вот что интересно: о чём фашисты между собой в комнате говорят?
– Не знаю, я там не был… Туда не пустят! – испуганно ответил Сева.
—. А ты… как-нибудь… под окошком послушай, что ли…
– Окошки закрывают. И часовые везде, – озабоченно вглядываясь в Трубачёва, шептал Малютин.
Глаза у Трубачёва были упрямые, взгляд их куда-то убегал.
– А ты попробуй всё-таки…
– Я попробую, – серьёзно сказал Сева.
Васёк быстро наклонился к нему:
– Главное, чтобы никто не знал, что ты понимаешь немецкий язык!
Они постояли и разошлись. Севе было о чём подумать.
Мысли, глубокие и тайные, одолевали его. Хотелось откровенно поговорить с Трубачёвым, но он понимал, что Васёк всё равно не ответит на его вопросы.
Теперь по утрам Сева надевал передник деда и шёл к воротам. Он подметал двор, прибирал около крыльца брошенные огрызки сигарет и чутко прислушивался к тому, что говорят между собой фашисты.
– Они говорят, что Гитлер возьмёт Москву! – весь дрожа сообщил он однажды Ваську.
Глава 29
Две встречи
Тоскуя о матери и об оставленных дома мал мала меньше, Саша собирал колхозных ребятишек: играл с ними, строил им домики, учил их тем песням, которые пели когда-то в детском саду его сестрёнки. Жорка не отходил от Саши. И с самого утра во двор Степана Ильича с разных концов села бежали ребятишки. Некоторых приносили матери и, посадив на крыльцо, просили Сашу:
– Погляди за ним, хлопчик, чтобы беды не случилось!
Губная гармошка иногда привлекала малышей. Фашисты, подпустив близко какого-нибудь заслушавшегося музыкой карапуза, вдруг хватали его, как котёнка, за шиворот или направляли на него ружья, пугая:
– Пуф-пуф, киндер!..
Саша оберегал ребят как мог. Он уводил их на полянку за клуней и там часами возился с ними. Однажды Васёк слышал, как, собрав семилеток, Саша говорил им о школе, о Москве, о Красной Армии.
– Фашисты – наши враги, они заняли нашу землю, они у нас всё берут… – объяснял Саша.
– И у нас берут! – вставлял какой-нибудь малыш. – А батька нашего увели…
– И нашего увели!
– А у нас из скрыни добро украли! – жаловались другие.
В каждой хате были обиды, которые понимали даже дети.
– Офицер нашу бабку ударил…
Саша говорил о Красной Армии:
– Придут сильные, смелые бойцы с красными звёздами на шапках…
– Як наш батько! Он тоже в Красную Армию пошёл!
– И наш Павло тоже пошёл!
– И Василь наш, – вспоминали дети.
– …Придут красные бойцы и прогонят злого врага! – с глубокой верой говорил Саша.
– И к нам придут! – радостно шептали малыши, прижимаясь к Саше.
Васёк обнял товарища:
– Это хорошо, что ты им всё рассказываешь. Только гляди в оба, Саша!