Васёк Трубачёв и его товарищи
Шрифт:
– Вот и поговорим, – сказала тетка, закончив какие-то кухонные дела и присаживаясь на стул против Васька. – Разболтался? Грубишь? Думаешь, тетка сквозь пальцы глядеть будет? – Тетя Дуня оправила подол юбки и поудобнее уселась на стуле. – Нет, племянничек, я здесь не для этого живу. На меня не напрасно твой отец надеется. Трубачёвы зря ничего не обещают, и я тебя на ум-разум направлю, – медленно цедила слова тетка.
Васёк вдруг вышел из берегов:
– А что ты мне сделаешь? Что ты ко мне привязалась сегодня? «На ум-разум
Тетка поджала тонкие губы.
– А я и отца ждать не буду. Я в школу пойду, – язвительно сказала она.
– Ты… в школу? – задохнулся Васёк. – В школу? Ведьма! – неожиданно для себя выпалил он и испугался.
Лицо у тетки вдруг сморщилось, очки упали на колени, ресницы заморгали, и на них показались слезы.
– Спасибо, Васёк, спасибо, племянник, – тихо сказала тетка, поднимаясь со стула.
Васёк хотел броситься к ней, попросить прощенья, но слова застряли у него в горле. Первая минута была потеряна, и, провожая глазами ее сгорбившуюся фигуру, он только беспомощно шевелил губами.
Тетка весь вечер просидела в кухне.
«Ну и пускай! – думал Васёк, стараясь побороть в себе чувство жалости и раскаяния. – Еще каждому кланяться буду! Просить, унижаться!»
Вечером пришла Таня. В последнее время Васёк редко видел ее и особенно обрадовался теперь, чувствуя себя одиноким и несчастным.
– Таня, ты где все пропадаешь? – спросил он, поглаживая глиняного петуха. – Я тебя совсем не вижу.
– Да у меня дела теперь сверх головы. Меня, Васёк, в комсомол принимают! – с гордостью сказала Таня, показывая на толстую книгу в коленкоровом переплете. – Вот, учусь! И работаю. Ведь это заслужить надо.
– А я еще пионер только, – со вздохом сказал Васёк и сразу подумал: «А вдруг Митя узнает про то, что в классе было? Или учитель?»
Сердце его сжалось, и к щекам опять прилила краска.
– Ты что? – спросила Таня.
– Ничего. Спать захотел, – сказал Васёк.
– Да посиди, рано еще… Что отец пишет?
– Пишет – задерживается… Я пойду, – устало сказал Васёк.
Ему и правда захотелось спать. Он лег, но сон не приходил долго. На душе было одиноко и тоскливо.
Васёк вспомнил Одинцова и грустно улыбнулся:
«Один товарищ у меня остался… Один друг, а было два… Эх, из-за куска мела!»
Он приподнялся на локте.
«А куда же этот проклятый мел делся? Ведь я же сам клал его, длинный, тонкий кусочек. Куда же он делся? Надо было поискать хорошенько, найти, доказать, может, он лежал в уголке где-нибудь…»
Васёк пожалел, что не сделал этого сразу, а в раздражении ушел из класса.
Утром Васёк долго валялся в кровати, лениво делал зарядку. Он не торопился: день перед ним вставал хмурый и неприятный. В первый раз не хотелось идти в школу.
«Теперь, наверно, все на меня глазеть будут, как на зверя какого-нибудь…»
Не
«А что такое? Фью! Больше бояться меня будут! Никто не полезет ко мне!» – хорохорился он наедине с собой, пытаясь заглушить чувство стыда и беспокойства.
Входя в класс, он сделал равнодушное лицо и как ни в чем не бывало направился к своей парте, хотя сразу заметил, что ребята его ждали и говорили о нем. Ему даже показалось, что из какого-то угла донесся шепот:
– …А еще председатель совета отряда…
На самом деле слова эти никем не были сказаны, Ваську это только показалось. Но он насторожился и, небрежно обернувшись к классу, посмотрел на ребят дерзким, вызывающим взглядом.
Саша Булгаков, который сидел впереди, ни разу не обернулся с тех пор, как Трубачёв вошел в класс. На его круглом открытом лице было вчерашнее упрямое выражение, в глазах – мрачная, застоявшаяся обида.
Васёк, чтобы показать, что он совершенно не интересуется Сашей, небрежно развалился на парте и, стараясь не смотреть на стриженый затылок товарища, неудобно и напряженно повернул голову и смотрел вбок.
Малютин спокойно сидел рядом с ним. Он не чувствовал ни страха, ни унижения, ни обиды, как будто не его, как котенка, швырнул вчера Трубачёв на глазах всего класса. Малютин страдал за Васька. Васёк Трубачёв в его глазах всегда был честным, смелым товарищем, которого слушались и любили ребята. И вот теперь вместо этого честного и смелого товарища рядом с ним сидел дерзкий расшибака-парень, показывающий всем и каждому, что в любую минуту может пустить в ход кулаки.
«Пусть только кто-нибудь пикнет!» – говорил весь облик Трубачёва.
Сева ясно видел, что класс осуждает Трубачёва. И чтобы заставить товарища перемениться, вернуть его в обычное состояние, Малютин изредка задавал ему простые вопросы: как он думает, будут ли у них экзамены и когда? Останется ли с ними Сергей Николаевич и на следующий год?
Васёк удивлялся, что Сева как будто забыл про вчерашнее, он чувствовал к нему благодарность, жалел, что так обидел его, но, боясь показаться в глазах ребят трусом, который подлизывается к Малютину, чтобы уладить с ним отношения, отвечал Севе свысока, небрежно, чуть-чуть повернув в его сторону голову.
На переменке к Трубачёву подошел Мазин.
– Ну и поссорились! Экая важность! – ни с того ни с сего сказал он. – Из каждой мухи слона делать – так это и жить нельзя.
– Я и не делаю слона, – ответил ему Васёк.
– Я не про тебя – я про Булгакова. Что это он нюни распустил, от одного слова скис?
– Он не скис! – рассердился Васёк. – И нюни не распускал. Это не твое дело!
Мазин наклонил голову и с любопытством посмотрел на Трубачёва.
– Вот оно что… – неопределенно протянул он и отошел к своей парте.