Васёк Трубачёв и его товарищи
Шрифт:
Русаков сам понял, что ему никуда не деться от грамматики, и согласился заниматься.
Он хорошо знал, что если Мазин за что-нибудь берется, то «дело будет».
Занимались в землянке. Пообедав, порознь выходили из дому и окольными путями шли к пруду. Ноги проваливались в глубокий, рыхлый снег, вода доходила до щиколотки, пробираться к старой ели было трудно, но зато в землянке было сухо и уютно.
Мальчики отгребли от входа снег и прорыли вокруг глубокие канавы, чтобы дать сток воде. Усевшись поудобнее на мешке, они зажигали коптилку и
– Такую пыль в доме подняла! Всю мою кровать вверх тормашками перевернула – и чего ей там нужно было?
– Клопов, – изрекал Мазин.
– Может, конечно… А потом, смотрю, на мой стол чернильницу отцовскую поставила, ручку у отца сперла.
– Это что еще за слово у тебя? Говори по-русски.
– Ну, стащила…
– Смотри у меня! А то подумают – я тебя научил, – выговаривал Мазин.
– Ладно, – соглашался Русаков, – пускай стащила. Она вообще нас с отцом не различает: что ему, то и мне! – вдруг похвалился он.
– Различит, когда за ремень возьмется, – поддразнил его Мазин.
– Она сама не возьмется. Отца подучать будет… Она мне вот что один раз говорит: «Петя, может, ты за хлебом сегодня сходишь?» Видал? Думает прислужку из меня сделать!
– А ты хлеб ешь?
– Ем.
– Не ешь, – серьезно сказал Мазин.
– Почему это?
– Потому что она подумает, что ты из нее прислужку хочешь сделать.
Петя засмеялся.
– Ты всегда придумаешь чего-нибудь… А мне бы только одно наверняка знать: добрая она или злая? – задумчиво сказал он. – Почему это нельзя сразу человека узнать?
– Узнать, пожалуй, можно, – протянул Мазин.
– А как? – заинтересовался Русаков.
– Принеси ей дохлую кошку.
– Совсем дохлую?
– Не совсем… наполовину… чтоб еще мяукала… Или собаку. Одно из двух.
– И что?
– И посмотри: выкинет она ее или накормит. Кто любит животных, тот добрый человек, а кто их не жалеет, тот сам дрянь! – объяснил Мазин.
– Это верно… А где же мне эту самую дохлую кошку взять? Если спрятать да заморить какую-нибудь? – сморщившись, сказал Петя.
– Ну, и будешь сам дрянь, – отрезал Мазин.
– Ну вот… а говоришь… Легче уж совсем дохлую достать, так ту и жалеть нечего, раз она уже все равно скончалась… А так… все кошки толстые, – припоминая всех знакомых кошек, говорил Русаков.
– Ну ладно! Выбрось все это из головы. Садись. Говори честно, чего знаешь и чего не знаешь.
– Что ты не знаешь, то и я не знаю, – расхрабрился Русаков.
– Ну-ну! Я не знаю – так догадаюсь, – важно сказал Мазин. – Тебе со мной не равняться. А по правде, обоим подтягиваться нужно. Скоро экзамены. Придется как-никак поработать.
Ребята взялись за учебу.
Положив на колени учебник, Мазин экзаменовал Русакова, тут же проверяя
Когда оба начинали скучать, Мазин говорил:
– Последнее предложение: «Коля стукнул Петю по шее» – разбирай.
– Нет, ты разбирай: «Русаков положил Мазина на обе лопатки».
– Раньше положи, – говорил Мазин, обхватывая товарища поперек туловища.
Начиналась борьба. Со стен летели пугачи и рогатки, мешок с сеном трещал по всем швам.
Ужинали порознь. Каждый у себя дома. Последнее время Петя стал разборчив в еде. Ворону пришлось выбросить, мороженую рыбу пустили в пруд на съедение ракам.
– Знаешь, Мазин, это кушанье как-то не по мне, – сознался товарищу Петя.
– А какие еще фрикадельки тебе нужны? – ворчал Мазин, очищая котелок от вороньих перьев.
Ложась спать, Мазин размышлял о жизни:
«Учиться хорошо можно. В конце концов, это не такое трудное дело. Отвиливать, пожалуй, труднее».
И он твердо решил за себя и за Русакова выдержать экзамены на «отлично». История с мелом тоже повлияла на Мазина.
«В общем, все из-за одного лодыря вышло. Знай Петька грамматику, я бы не стащил мел. Не стащи я мел, Трубачёв не поссорился бы с Булгаковым, вот и все… А какие товарищи были Васёк и Саша! Трубачёв и сейчас за Булгакова вступился, когда я сказал, что Сашка нюни распустил… Гм… А в общем, какая это дружба! Из-за одного куска мела все вдребезги! Я бы так Петьку не бросил. Эх, жизнь!»
Мазин был благодарен Трубачёву за помощь по географии. Бывая у Васька в доме, он сблизился с ним и привык к нему, а поэтому всю вину перекладывал на Сашу, да еще в самой глубине сердца сознавал и свою вину, которую, в свою очередь, перекладывал на Русакова и, не в силах разобраться в этой путанице, засыпая, говорил:
– Эх, жизнь!
Глава 25
«Совершенно точно»
Васёк торопился. На втором этаже школы в пионерской комнате окна были освещены.
«Работают уже… Скорей надо! Сегодня Белкин переписывает, наверно».
– Иван Васильевич, Митя пришел? – спросил он, пробегая мимо Грозного.
– Нет еще… Сергей Николаевич в учительской, – сообщил Грозный.
«Эх, а я опоздал!» – подумал Васёк и, пробежав быстро по коридору, открыл дверь в пионерскую комнату.
Одинцов стоял посреди комнаты, держа в руках аккуратно исписанный листок. Ребята окружали его тесным кольцом. Увидев Васька, кто-то тихо сказал:
– Трубачёв!
Все лица повернулись к Трубачёву. Одинцов тоже обернулся и машинально спрятал за спину листок.
Трубачёв посмотрел ему прямо в глаза. Потом медленно протянул руку:
– Это про меня? Дай!
Одинцов, бледный, но спокойный, передал ему листок.
– Я не мог иначе… – сказал он.
Васёк пробежал глазами статью. Она пестрела его фамилией.
– Совершенно точно, – сказал он, криво усмехаясь и возвращая листок. – Совершенно точно… – повторил он и при общем молчании вышел из комнаты.