Ваш ход, миссис Норидж
Шрифт:
Ее не оставляло ощущение, что в Дастанвиле есть что-то театральное. Когда-то вместе с Джейн Марлоу они посещали Друри-Лейн. Декорации впечатлили Эмму больше, чем сама пьеса. Высокие панели, разрисованные деревьями, гротами или руинами, сменяли друг друга. Миссис Норидж с любопытством наблюдала, как они беззвучно двигаются за спинами актеров.
Отчего поместье леди Бассет вызывало в ее памяти то давнее посещение театра, когда они с Джейн были совсем молоды?
«Ах, как не хватает слуг-сплетников, – с сожалением подумала гувернантка. – Слугам известно все. Но каждая посудомойка в Дастанвиле надеется, что хозяйка не обделит ее наследством, и боится утратить ее расположение. Никто не станет откровенничать со мной – все
Чей образ хранил в памяти Эммет Ричардс? Белая жемчужина говорила о невинности той, которая подарила мужчине золотой локон; черный гагат в форме черепа – о том, что ее нет в живых.
Миссис Норидж миновала магазины на центральной улице Фарнборо, прошла мимо таверны «Баранья шея» и купила маленький букет поздних колокольчиков у торговки возле рынка. Затем она спустилась к церкви святого Михаила. За ней начиналось кладбище.
Неторопливо шествуя между надгробиями, миссис Норидж вглядывалась в имена усопших и даты жизни. «И ты, прохожий, готовься следовать за мной!» – предупреждала эпитафия на могиле старухи. «Здесь беспокойная душа обрела, наконец, покой. Как и ее близкие». Гувернантка сперва решила, что перед ней семейное захоронение, но на надгробии было выбито лишь одно имя: Тимоти О’Шейл. Родственники вздохнули с облегчением, избавившись от Тимоти О’Шейла. «Я не спешил сюда, и вы не торопитесь», – флегматичное пожелание мистера Клафли, дожившего до ста трех лет. «Будь проклят джин, что привел меня в холодную землю, а мою прекрасную Нэнси оставил вдовой. Нэнси, не мог я мечтать о лучшей жене! Нет тебя добрее и прекрасней!» (миссис Норидж поставила бы соверен на то, что эпитафия была заказана доброй Нэнси).
– Что-то ищете, мэм? – раздался за ее спиной надтреснутый голос.
Старый кладбищенский сторож, хромая, подошел ближе, подслеповато вглядываясь в миссис Норидж.
– Вы, должно быть, знаете всех в округе, – уклончиво ответила миссис Норидж. – Вам знаком Эммет Ричардс из Дастанвиля?
Старик оживился.
– Еще бы! Еще бы не знать мне мистера Ричардса! Добрый человек и щедрый, да благословит его Господь! Так, значит, мэм, вы ищете могилу Сьюзен Нэш?
Миссис Норидж, не колеблясь, подтвердила, что так и есть.
– Ну, здесь-то вы ее не найдете…
Сторож замолчал, посматривая искоса, однако три пенса вернули ему разговорчивость.
– Пойдемте за мной, мэм.
Проводник привел миссис Норидж в самый заброшенный и тихий угол кладбища, где надпись на скромном камне сообщала, что под ним лежит Сьюзен Нэш, двадцати четырех лет от роду, да примет душу ее Господь.
– Отец ее сказал, что она пошла купаться и утонула, – бубнил сторож, пока гувернантка, нахмурясь, рассматривала надгробие. – Но у нас-то все знали, как дело было… Да и не утонешь в Блэкуотер, если хоть немного умеешь плавать, а Сьюзен, ясное дело, умела…
– Отчего она утопилась? – спросила миссис Норидж, вручая старику еще одну монету.
– Кто ж его разберет… Говорили, от несчастной любви. Может, мистер Ричардс передумал на ней жениться… Честная она была девушка, Сьюзен, и единственная дочка у своего папаши. Семья-то у них простая.
– Кто ее отец?
– Стивен Нэш? Приказчик у Бриггстоуна. Конечно, для них было бы честью породниться с леди Бассет. Должно быть, сестра запретила мистеру Ричардсу и думать о Сьюзен… Иначе отчего бы он передумал? Только уж вы мистеру Эммету не говорите, что я тут вам наболтал, – спохватился сторож. – Он здесь каждую неделю бывает, цветочки приносит.
Миссис Норидж положила колокольчики на могилу и еще раз посмотрела на дату смерти. Мисс Нэш скончалась три месяца назад.
На обратном пути гувернантку застал дождь. Вернувшись, она попросила дворецкого отправить кого-нибудь к ней разжечь камин.
На этот раз явилась не пожилая горничная, а совсем юная, с
Пока та разводила огонь, она спросила:
– Мэри, вы знали Сьюзен Нэш?
– Знала, мэм, – живо откликнулась девушка. – Моя мать стирала у Нэшей белье. Славная она была, Сьюзен… Может, самую малость гордячка.
– И чего не хватало такой красавице, что она решила свести счеты с жизнью… – задумчиво сказала миссис Норидж, обращаясь к окну.
Щеки горничной, когда она обернулась к гувернантке, были красны – но от возбуждения или от жара огня, сказать было сложно.
– Ах, да ведь Сюзи влюбилась без памяти, а он ее оставил!
– Кто бы мог ожидать такого от мистера Ричардса! – осудила гувернантка.
– Нет же, мистер Ричардс ни при чем! Он женился бы на ней, но Сьюзен бросила его, а тот, другой, возьми да брось Сьюзен. Вот она и кинулась с горя в реку. Брала бы мистера Ричардса – не прогадала бы, – заключила девушка, укоризненно качая головой.
– А тот, другой… – вопросительно начала миссис Норидж.
Лицо горничной выразило живейшее сожаление.
– Чего не знаю, того не знаю, мэм. Сьюзен ведь была такая скрытная – ужас просто! Ни с кем не делилась. Они с мистером Ричардсом встречались тайно, даже хозяйка не догадывалась…
Девушка бросила опасливый взгляд на прикрытую дверь.
– Вот как?
Точно отмеренная доля сомнения в голосе миссис Норидж заставила щеки девушки вспыхнуть еще ярче.
– Я врать не стану, мэм! Если хотите знать, они из-за этого ссорились! Мистер Ричардс просил у хозяйки денег на икс… иск… испидицию, а когда она отказала, раскричался, что есть кое-что, о чем ей следует знать, и это Сьюзен Нэш. А хозяйка спросила: что за Сьюзен Нэш? А мистер Ричардс крикнул, что сейчас ей объяснит, да-да, объяснит, только как бы ей об этом не пожалеть. А потом он выглянул в коридор – лицо красное, в глазах слезы! Ей-ей, не вру! Он плакал – ну чисто маленький мальчик, которого наказали в Рождество. Увидел меня – я подшивала штору – и дверь захлопнул. Так что о чем они потом говорили, я не слыхала. – Вздох глубокого сожаления сопровождал это признание.
– Когда между ними случилась ссора? – спросила миссис Норидж.
– Пару месяцев назад, мэм. Да, точно: в самом начале августа. Хозяйка как раз купила породистую кошку, а та взялась драть шторы; вот я за ней и зашивала по всему дому. Уж такая вредная кошка!
«Нет ничего хуже болтливых слуг, – сказала себе миссис Норидж. – Но нет и ничего лучше».
Вечером в среду Томас Уилкинсон цвел, как мак. Он сыграл две партии с любимой тетушкой, помог выбирать цвета для вышивки Дженкинс, выпил бутылку кларета с Эмметом и очень мило пел под аккомпанемент невесты. Шарлотта прекрасно играла на фортепиано. Миссис Норидж предпочла бы ее исполнение, не обремененное пением, но мистер Уилкинсон не мог допустить и мысли, что кого-то могут интересовать скучные пьесы, когда есть он и его скромный баритон.
Ночью он встал, чтобы выпить воды, и потерял сознание. Леди Бассет послала за врачом. До утра доктор Эшли не отходил от больного. Томас то проваливался в обморок, то вновь приходил в себя. Плачущая Шарлотта сказала, выйдя из его комнаты: «Боже мой, миссис Норидж, он задыхается! Он задыхается!»
Миссис Норидж отыскала графин из-под кларета, но посудомойка успела отмыть его дочиста. А главное – Эммет пил наравне с племянником – и без малейших последствий!
Беседа с доктором Эшли не принесла результата. Тот не мог объяснить происхождение приступов у своего пациента. Отравление мышьяком он отверг. «У мистера Уилкинсона нет ни запаха чеснока изо рта, ни помрачения сознания, – с негодованием заявил он, глядя поверх очков на миссис Норидж. – Одышки и отека гортани также не наблюдается». «Вы могли бы сделать пробу Марша, чтобы исключить отравление, доктор».