…Ваш маньяк, Томас Квик
Шрифт:
В ответ я показываю Боргстрёму фото каменного мешка, каким является пригород Фьель и который Квик описал как деревню с разбросанными по большой территории низенькими коттеджами на одну семью. Затем показываю фотографию Терезы, с черными волосами и оливковой кожей, которую Квик описал как блондинку, затем — реконструкцию одежды Терезы на момент исчезновения.
— Почему Квик делал так много ошибок, когда пытался рассказать о своих убийствах? — спрашиваю я.
— Если вы просмотрите все материалы дела, то найдете гораздо больше ошибочных сведений, — отвечает Боргстрём. — Это всего лишь несколько примеров.
Квик
— Но ведь потом он изменил свои показания и сказал, что у нее темные волосы. И он рассказывал о застежках, которые были у нее на сандалиях. Он осужден потому, что сообщил сведения, которые при проверке оказались верными и которые невозможно объяснить иначе, кроме как тем, что он присутствовал при совершении преступления.
Клаэс Боргстрём явно человек умный, и мне хочется верить, что он честен в своих мыслях. Одержимый желанием прояснить ему ситуацию, я пытаюсь рассказать, как Квик получал информацию. Упоминаю серию статей в норвежской газете «Верденс Ганг», откуда Квик, что было доказано, черпал информацию для своего первого признания.
— Не всю информацию, — протестует Боргстрём.
— Всю, — говорю я.
— Но не об экземе на локтевых сгибах! — возражает Боргстрём.
— Нет, но эти сведения возникли много позже!
— Но вы говорите, что он получил всю информацию!
— Я сказал, что он получил всю информацию, необходимую ему для признания в убийстве, — говорю я с некоторым отчаянием. — Он говорит, что она блондинка! И описывает совсем другую одежду, чем та, что была на ней. Все неверно!
— Не все, — не соглашается Боргстрём. — Про заколки в волосах правильно — и про пряжки на обуви.
Факт заключается в том, что в момент исчезновения волосы Терезы были заколоты синей заколкой и схвачены резинкой. После восьми месяцев полицейских допросов Квик заявил 14 октября 1996 года, что у Терезы была повязка в волосах — то есть не заколка и не резинка — вероятно, оранжевого цвета. И еще через год следствия, 30 октября 1997 года, он продолжал утверждать, что на ней была повязка.
Я понимаю, что моя стратегия — представить обстоятельства и дать возможность интервьюируемому изложить свой взгляд на них — не срабатывает.
Каким образом Клаэс Боргстрём, выставивший счет на тысячу часов, может быть настолько плохо информирован? Возможно ли, чтобы он пропустил очевидный факт: Квик делал столько ошибок в своем рассказе, что такого же результата можно было бы достичь, называя все наобум?
Я оказался одним из тех мелких сутяг, которые обсуждают мельчайшие детали, понятные и интересные лишь узкому кругу людей. Это очень, очень плохое телевидение.
— Дьявол прячется в деталях, — говорю я себе под нос и упорствую в своих идиотских попытках объяснить, как СМИ снабжали Квика информацией.
Боргстрёму это неинтересно. Для него дело закончено, Квик осужден за восемь убийств, а сам он наверняка уже жалеет, что согласился дать интервью.
Я протягиваю письмо, которое Квик написал норвежскому
«Я встречусь с тобой при условии, что получу 20 000 крон (мои стереоколонки сломались, и мне нужны новые) и что ты, когда придешь, принесешь мне квитанцию, подтверждающую, что деньги занесены на мой счет. Клаэс об этом знает, так что тебе необязательно связываться с ним. Если тебя устроят эти условия, то обещаю тебе хорошее интервью — мне будут оплачены мои усилия, а ты получишь в обмен отличную историю».
Прочтя письмо, из которого явствует, что Боргстрём прекрасно отдавал себе отчет в коммерческой стороне признаний Квика, он смотрит на меня исподлобья и произносит с наигранным равнодушием:
— Насколько болен человек, это написавший? «Если мне дадут двадцать тысяч, я признаюсь в одном убийстве, которого не совершал». Чтобы оказаться за решеткой до конца своих дней. Те, кто считают, что он невиновен, на самом деле описывают человека настолько больного, как будто он совершил все эти преступления.
Кажется, адвокат приходит к выводу, что не имеет значения, виновен его клиент или нет, — судя по всему, он сумасшедший, независимо ни от чего. Рассуждения Боргстрёма невольно подталкивают нас к следующей теме.
— Вам известно, что Квик злоупотреблял бензодиазепинами в период всего следствия?
— Я не буду высказываться по этому поводу, — недовольно отвечает Боргстрём. — Но я знаю, что у него были проблемы со злоупотреблением, да. Но не тогда, когда он находился в Сэтерской больнице, — добавляет он.
— Да нет же, именно тогда.
— Злоупотреблял?
— Да. В Сэтерской больнице это называлось «экстренный прием лекарств». Он мог свободно выбирать среди нескольких видов бензодиазепинов, — говорю я.
— Я не принимаю этого утверждения!
— Это оценка тогдашнего главврача, а не моя, — поясняю я.
— Я не принимаю этого утверждения, — повторяет Боргстрём и тем самым ставит точку в обсуждении приема препаратов.
Я меняю тему и перехожу к обсуждению убийства Йенона Леви и поведения ван дер Кваста по поводу найденных очков, когда он проигнорировал мнение Государственной криминалистической лаборатории, чтобы получить заключение, делающее возможным объявить Квика виновным.
— Я не адвокат прокурора, но я не могу отделаться от ощущения, что это инсинуация, — что прокурор не удовлетворился, пока не получил заключение, говорящее в этом направлении, — говорит Боргстрём.
— Меня удивляет, что вы не использовали этот документ в зале суда.
— Да, я слышу, что вы удивлены, — отвечает Боргстрём с сарказмом. — Без комментариев!
Я вынимаю новый документ — таблицу, где отмечены восемнадцать обстоятельств, которые, по словам экспертов, противоречат рассказу Квика о Леви. Это весомые доказательства — наподобие того, что отпечатки шин на месте преступления не соответствуют той машине, которой, как утверждает Квик, он воспользовался. Квик сказал, что закатал тело Леви в собачье одеяло, но никаких собачьих волос или волокон одеяла на теле Леви обнаружено не было; следы крови на обуви Леви не совпадали с описанной Квиком последовательностью событий; пятна земли на одежде Леви происходят с места обнаружения тела, а не из того места, о котором говорит Квик.