Ваш номер — тринадцатый
Шрифт:
Дядя только головой качнул: ну и норов! И, чертыхнувшись, тормознул подле Златовласки.
Но та не полезла в машину: зачем-то обежала вокруг и остановилась со стороны водителя. Администратор распахнул дверцу:
— Тебе куда, дочка?
Девочка не ответила. Вместо этого она вдруг окатила дядю Петю из своей банки. Неожиданный водопад разом накрыл его волосы и лицо, хлынул на грудь.
Своим массивным телом Чичеванов закрывал племянника, но несколько капель все же упало на Глебово запястье. Глебу показалось, что руку ему прожгло расплавленным свинцом.
Дядя охнул — громко, с надрывом. Повалился на руль и замер.
— Сюда! Сюда!
В ту же секунду справа, из густого ельника вынырнул желтый уазик с надписью «Лесная охрана». Из него посыпались подтянутые молодые люди в черной униформе: ни дать, ни взять — гитлеровские штурмовики! Они выдернули Глеба из салона, шмякнули физиономией об капот и сноровко обшмонали. Глеб даже не думал сопротивляться. Казалось — из него вытряхнули душу, и осталась просто тряпичная кукла, которой зачем-то выкручивают руки, надевают стальные браслеты и заклеивают широким пластырем рот.
Покраснев от натуги, «лесные охранники» выволокли безжизненное тело дяди Пети и, как мешок с картошкой, забросили в свой уазик. Туда же впихнули плохо соображающего Глеба, на переднее сиденье усадили девочку. Затем сами расселись по обеим машинам и двинулись прочь от шоссе, вглубь обступающего чернолесья.
Минут через десять они остановились перед пронизанной солнцем широкой просекой. Штурмовики повыскакивали наружу, извлекли на свет божий и Глеба. И тут сердце у него оборвалось еще раз.
Потому что шагах в десяти безмятежно прогуливалась пара милых старичков: он и она. Старички были какие-то игрушечные: небольшого росточка и со славными, добрыми лицами. Он опирался на суковатую палку, она несла изящный букетик ранних лесных цветов. Дачники. Дачники-неудачники! Глеб не сомневался: погромщики из уазика не оставят живых свидетелей. Он крикнул: «Бегите!». Но намертво заклеенный рот произвел только слабое мычание.
Лиходеи тотчас ринулись к этой парочке, волоча с собою и Глеба. А старики, не чуя беды, спокойно вышагивали навстречу своим убийцам.
Но тут, обгоняя костоломов в черном, вперед вырвалась девочка-Златовласка. Она по-телячьи ткнулась в иссохшую грудку старушенции, и та расцвела, прощебетала, по-парижски картавя:
— Ah, Clementine! Comment tu vas? J' espere, tu n'as rien du mal? [16]
— Oui, ma belle grand-mere: rien du mal! [17] — успокоила внучка и ласково потерлась о старенькую бабушкину куртку.
А та показала ей собранный букет:
16
— Ах, Клементина! Как ты себя чувствуешь? Надеюсь, у тебя ничего не болит? ( франц.)
17
— Да, бабушка, ничего не болит! ( франц.)
— Regarde ici, ma cherie! Cettes fleurs sont tellement admirables, n'est ce pas? [18]
— Mais bien sur! — подтвердила Аленушка-Клементина. — Elles sont tres jolies! [19]
Тут бабушка
— Mais allons-nous la! Restons nos hommes: ils veulent bavarder tete-a-tete un peu. [20]
И обе дамы пошли вдоль лесной обочины.
18
— Полюбуйся, дорогая! Восхитительные цветы, не правда ли? ( франц.)
19
— Да, разумеется! Они очень красивы! ( франц.)
20
— Отойдем-ка в сторонку. Оставим наших мужчин: они хотят немного поболтать с глазу на глаз ( франц.)
А мужчины повели свой разговор.
Среди штурмовиков выделялся худощавый молодой человек с тонким интеллигентным лицом и высоко выбритыми висками. Кажется, он был у них за главного. Этот аккуратист и рапортовал старичку — божьему одуванчику:
— Порядок, доставили обоих! Клементинка — молодец: справилась отлично!
— Ну и шлавно! — отозвался одуванчик. И перевел лучезарный взор на Глеба:
— Ты, штало быть, и ешть художник? Молоденькой еще!
Глеб ждал — вот сейчас этот добрый старикан, перед которым соловьи-разбойники отчего-то стояли навытяжку, прикажет:
— Развяжите-ка его и отпустите с миром!
Но вместо этого тихенький лесовичок прошамкал:
— Не ту картину ты жадумал напишать, художник. Шовщем не ту!
И отвернулся, сразу позабыв о Глебе:
— А второй? Где этот шволочь?
Стриженный мотнул головой — и его молодцы выгрузили из машины то, что еще недавно было дядей Петей. Подтащили, кряхтя, и бросили к синим старикашкиным полусапожкам. Старичок-лесовичок осиновой своей палкой подцепил голову лежащего, развернул лицом к себе.
Но лица не было. Веки, губы, нос, все оказалось изъедено, обвисло жуткими лопухами и сочилось желтой сукровицей. Не осталось ни брови, удивленно взлетевшей вдоль шрама, ни самого шрама. На жухлой прошлогодней траве громоздилась безликая туша в разодранной зеленой жилетке. Вокруг сразу же пополз запах пепелища. На этот раз он был особенно пронзительным: сейчас от Петра Чичеванова пахло всеми кострами, на которых горели мужчины его рода.
— Ждох, что ли? — уточнил дедок. И вздохнул жалостно. — Это плохо! Хотелощь мне ему, шволочу, напошледок шкажать пару лашковых!
Но тут же покладисто рассудил:
— Ну да ладно, не привелощь, штало быть! Да и то, это какое же щердце ждюжит, когда на тебя литр шоляной кишлоты выплешнут, шишки-коврижки?
Крохотной ножкой отпихнул голову мертвого врага и приказал Стриженному:
— Жначит, так, Ерафант! Ты обоих жапихай в ихнюю машину, а дальше — шам жнаешь.
Один из налетчиков подвинулся к Бахметьеву и саданул его по голове пудовым кулачищем. Глеб уже не видел, как их с дядей Петей отвезли к заброшенному карьеру, как машину сняли с тормозов и спихнули с обрыва. И как жарко полыхнуло пламя из разорванного бензобака, пожирая искореженный корпус «жигуля» и два замурованных в нем тела.