Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
— Уж лучше помолчали бы. Ведь эта честь давно продана и перепродана.
— Эпоха, любезный, эпоха, — ответил незнакомый Блюхеру голос. — Кому охота терять голову?
— А жить с опустошенной душой лучше? Нет, поручик, я так не могу. Я первый поставил свою подпись под договором, а сейчас воюю по велению сердца.
— Довольно вам сентиментальничать, Павлищев, вам это не к лицу. Унтер-офицер Блюхер строит из себя главкома, адвокат Зиновьев командует братишками, да и Елькин, как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. А я, русский офицер, должен рисковать жизнью во имя бредовых
— Вспомните нашего командира полка, — сказал Павлищев. — Полковник — а в голове мусор с дерьмом. Вы его побаивались, считали настоящим воякой.
— Ну, неудачник.
— А Блюхер, по-вашему, удачник? Откровенно говоря, я уверен, что у него высшее образование, но он скрывает от нас, подлаживаясь к казакам и матросам. Впрочем, мне наплевать на это. Одно скажу, человек он правдивый, разумный, честное слово, разумнее нашего полковника. А насчет бредовых идей, это вы, батенька, бросьте. Мы с вами их не разделяем, а миллионы людей за них.
— Голоштанники, но только не интеллигенция.
— Вот это уже ложь, — заволновался Павлищев, и Блюхер мысленно представил себе его лицо. — Нам бы столько рот, сколько интеллигентов пошло служить советской власти, мы бы стали непобедимой армией. Давайте бросим этот бессмысленный спор. Завтра пойдем в бой, и предупреждаю: за измену — пулю в затылок. Я хочу жить и умереть с чистой совестью.
— Надоели мне ваши угрозы.
— А мне ваше хныканье, — ответил в тон Павлищев и умолк.
Блюхер бесшумно удалился. Он был обрадован тем, что невольно оказался свидетелем очень важного спора и что ему теперь ясна позиция Павлищева. Но сколько у того противников в полку? Важно, что Павлищев честно относится к принятым обязательствам и не изменит, а уж он заставит и остальных следовать своему примеру. Но ощущение у Блюхера было такое, будто он стоит на горе и следит за ходом боя, а его командиры разбегаются кто куда, оставляя войска на произвол судьбы.
Утро пробудилось свежее, словно умытое в ключевой воде. Солнце поднялось багровым шаром, потом порозовело, стало блекнуть, поднимаясь в поголубевшее небо.
Возвратившиеся разведчики доложили, что дутовцы тесным кольцом обложили Оренбург и прорваться к осажденным трудно. Одновременно из Бузулука прикатил на дрезине начальник станции и рассказал, что из Самары нагрянули белочехи и неминуемо придут сюда. Какое принять решение? Повернуть полки лицом к Бузулуку — тогда дутовцы ударят в спину. Уж лучше прорываться к Оренбургу, но не забывать и о тыле.
После долгих размышлений Блюхер приказал Елькину двинуться со своим отрядом к Бузулуку и задержать белочехов.
— Плохо, Салка, — признался ему Блюхер с глазу на глаз, — хочешь, командуй вместо меня, а я поведу отряд к Бузулуку.
Елькина взорвало.
— Уж не считаешь ли меня трусом?
Они простились трогательно, ласково заглядывая друг другу в глаза, словно предчувствуя, что больше не встретятся.
После ухода отряда Блюхер приказал Балодису:
— Нагони Елькина, будешь связным и почаще меня информируй.
Их было трое: Николай Каширин и с ним два казака — Михайло Калмыков и Евсей Черноус. Приутомленные кони
За речкой Салмыш повстречали молодого паренька.
— Куда идешь? — спросил Каширин.
— В Ермолаевку.
— Зачем?
— Все зачем да зачем. Вчерась красных повстречал, и они — зачем? Сегодня вас, и вы — зачем?
— Где же ты красных повстречал? — обрадованно спросил Каширин.
— В степи. На голове срамота какая-то, ленточки висят, матюкаются в бога и кузькину мать и всё выспрашивали: «Зачем идешь? Где дутовцы?» Ить не знают. — Парнишка лукаво улыбнулся и сплюнул сквозь щербатые зубы. — Они вас ищут, а вы их.
— А ты за кого, за красных или белых? — мягко спросил Каширин, боясь напугать парнишку и в то же время пристально следя за выражением его лица.
— За тех, с кем батя.
— А он? — не отставал Каширин.
— Кабы знал, — сокрушенно ответил парнишка. — Бабка гуторит, что ноне казаки перемешались, из одного казана едят с жидами, полное светопреставление.
Каширин и казаки рассмеялись.
— Иди, паря, своей дорогой, — простился Николай Дмитриевич и тронул коня.
В степи пересвистывались сурки да из-под ног лошадей порой выскакивал суслик, ища свою норку. Каширин знал и любил степь. Пройдет еще какой-нибудь месяц, и речки пересохнут. Исстари их так и зовут: Суходол, Сухоречка, Песчанка. И только Урал — мощная степная река. Истоки ее лежат в высоких горах Уральского хребта, невдалеке от вершин Иремель. Безмятежно течет Урал с севера на юг до Орска, а там словно тайфун его стремительно сворачивает на запад. Пересохнут речки, зажелтеют ковыль с типчаком, одна только полынь еще долго будет держаться, наполняя воздух терпким запахом. И на память пришли стихи, заученные с детства:
Степной травы пучок сухой, Он и сухой благоухает!В воздухе что-то прожужжало, словно шмель над ухом пролетел.
— Никак, стреляют, Николай Дмитриевич, — сказал один из казаков и с опаской оглянулся.
— Этак под шальную пулю угодим, — ответил Каширин и, достав из кармана носовой платок, надел его на острие клинка и поднял в воздух.
В степи снова стихло, но вдруг прямо из-под земли перед казаками выросли пять матросов, один с гранатой в поднятой руке.
— Ни с места! Слазь с коней, сдавай оружие!
— Спешиться! — громко приказал Каширин казакам и вложил свой клинок в ножны. — Бояться нечего, к своим попали.
— Свои, свои, — с иронической издевкой повторил матрос, не выпуская из рук гранату. — Думали к Дутову, а попали…
— К Блюхеру, — закончил за него Каширин.
— Ты почем знаешь, к кому? Может, тебе здесь амба будет?
— Слушай, братишка, — сказал наставительно Каширин. — Коней наших веди сам, а оружие сдавать не будем. Нам к Блюхеру. И дурака не валяй! Мы не дутовцы, а красные казаки. А зовут меня, между прочим, Николай Каширин.