Василий Каменский. Проза поэта
Шрифт:
— А что нам, лешим, будет, — отзывались с деревьев чугунники, — не привыкать зверовать, раз в гости к боярам поехали. Нам эта гроза матерью приходится, а на соснах сидеть сытно, — знай орехи жрем, — ужо у бояр на пирах слаще накормимся.
— У-у-у-ух! Ух-ух!
Ухала погода, выла мокрым подолом, хваталась за что попадет, моталась.
Степан сидел на дубу у обрыва и следил, и прислушивался, и молчал.
Васька Ус ползал на брюхе, урчал, шарил, искал Степана.
— Ай, Степан, леший! Фролка, где атаман?
— Цивь-тью-циннь.
Свистнула синяя молния и осветила Ваську
Да как заорет свое зачурание:
Ой, и взгорю а на гору. Взлезу на ель высоченную. Раскачаю вершину, Раздую брюшину, Засвищу, заору, Исцарапанной мордой Зачураю свою нареченную: Чур-чур-чур! Оу-эу ау-рррр-а!— Чтоб те да царь в рот!
— Васька, Васька! Окаянный!
А Васька убежал на четвереньках и зарылся в подземелье.
Цивь-тью-циннь! — еще разом опоясала молния.
Степан слез с дуба и подгарабался к обрыву.
Каждая молния зажигала долину синезвездным пламенем.
Творилось чудесное.
Виделось Степану видение дивное — сон снился.
Будто перед ним перворайский сад с деревьями до неба.
А вся страна кругом — Персия.
Будто яркопестрые, изгибные птицы качаются на плодоспелых ветвях и ломко кричат песнями о любви.
Будто ходит по траве в изумрудных на ногах браслетах царевна персидская.
Будто Степана ждет не дождется. Все смотрит в дальнюю сторону. Ждет. В томлении руки лебединые заламывает. Поет свою девичью о суженом. Ждет.
Вся — как густое пахучее вино у губ.
И будто вся — для Степана.
— Ой-ой-ой. Ну, чтоб.
Чуть не свалился Степан под обрыв, как очнулся.
— А где эта Персия?
Истошно загорланил атаман:
— Васька-а-а-а!
На четвереньках мокрехонький подобрался Васька Ус:
— Гоню, гоню, атаман. Как жук, ползу.
Степан метался:
— Эх, Васька Ус, помощничек мой. Садись на меня верхом, да поори во всю глотку, опомниться надо мне, очухаться. Задумал я дело великое, океанское, взбудоражное. Вплоть до самой Персии. И вот, поверить хочу, Разожги мою голову еще жарче, раскачай мою волю еще шибче! Ну! Горлань, верещи, помогай! На то гроза с нами.
Васька Ус и давай помогать:
Захурдачивая в жордубту, По зубарам сыпь дурбинушшом! Расхлабысть твою да в морду ту, Размочардай в лоб рябинушшом!— Ай, да ишшо!
А ишшо взграбай когтишшами По зарылбе в зымбь колдобиной, Чтобыш впремь зуйма грабишшами Балабурдой был худобиной!— Ай, да ишшо!
Шшо, да шшо! Да ненашшоками, АГрррррррррр. Дробной дрожью дрожали обрывы беременных берегов.
— Ш-ш-ш-ш, — шептались старушечьи вершины деревьев, — так по всей нашей земле гроза шумит, шумит, шумит. Степан успокоил душу.
А Васька ему, как ребенку, тихо накачивал:
То не конское ржанье, не людской гудеж, Не труба трубача трубно трубится, Не веселье в пирах удалых, молодых, Не печаль о башке — чья отрубится, — То погодушка — буйная, вольная Свищет, стонет раздольная, — Зазывает Степана с молодчиками Погулять, да повольничать, Попытать поокольничать, — Знать, такая судьбинушка — Волновые все реченьки. А размахнись-ка, дубинушка, Во все плеченьки. Разговаривай! На Астрахань, На Персию Держи. Нона. Ух! Э!Хайнуллин
— Эй, кудрявые, бесшабашные башки!
— Налегай на весла!
— Рразом ухнем!
— Згай!
— О-э-о-э-и.
— Наворач-чивай!
— Держи на Девью Косу.
— Выпрям-ляй!
— Стрежень видной.
— Жми!
— Фролка, давай Левину!
— Тяни-и-и-и, эй, чугунники!
Лебединая стая удальских стругов утроснежной вереницей гордо пронеслась спозаранку с туманами к камышинским столбичам.
Там ждала их добыча, заночевавшая с сафьянными товарами казанского купца Ибрагима Хайнуллина.
А Ибрагим Хайнуллин славен был тем, что держал при своих стругах отчаянную татарскую стражу, богато вооруженную самопалами да пищалями персидской выделки.
Не раз уходил он из рук понизовой вольницы, не раз хвастал по базарам про ловкую силу свою бывалую, отпорную, не раз с засученными рукавами посмеивался рыжим смехом над удалью Стеньки Разина.
А еще славен был Ибрагим Хайнуллин тем, что крепкую дружбу водил с боярами да воеводами, взятки давал им неотказные и потому безобразия всякие творил безнаказанно.
Простой, бедный народ считал за последнюю отпетую сволочь, за скотину холопскую, грязную, за онучи вонючие, за свиной помет.
А еще славен был Ибрагим Хайнуллин тем, что похвалялся боярам да воеводам изловить Стеньку Разина, и самому отвести в Москву, и самому выпросить дозволения отрубить голову атаманскую, знатную.
Знал об этом Степан.
Знали и удальцы.
Оттого спозаранку закипели звонкой кровью молодецкие сердца, когда проведали о ночной стоянке Ибрагима Хайнуллина у камышинских столбичей.