Василий Каменский. Проза поэта
Шрифт:
— А я тебе, Степан, вот что поведаю, — обнял брата Фрол, — утром позвала меня Мейран к себе и сказала: прощай, Фрол, не хочу я с вами на Дон ехать, не хочу Степану больше в тягость быть, не хочу и вам мешать, а что хочу, про то сама Степану на прощальном пиру сегодня открою.
Степан будто очнулся.
— Хоть и легче такие слова слышать, а жалко мне принцессу. Морем Хвалынским, бездонным счастьем она затопила мои дни. И не видать мне, чую я, иного счастья. Вот бродил я тут, да все о принцессе гадал. Как быть?
— Не думай, брось. Все придет само, все сбудется.
— Жалко
— Да и впрямь все само придет, все уладится.
И вдруг со стороны стругов по Волге светло раздалась молодецкая песня:
А и где ты, атаман наш, Кумачовая головушка Затомилась, затуманилась Голубица, чернобровушка.Степан, Васька Ус и Фрол вложили пальцы в рот и пронзительно засвистали в ответ. Заторопились. Побежали бегом.
Когда на стругах увидели Степана, обрадовались, как дети любимому отцу, заскакали, заорали.
Степан подъехал на лодочке к Соколу с песней:
Здравствуй, Сокол мой вольный, Волга счастье-река. С кистенем день раздольный — Удалая рука. Раз еще. Два еще. Три еще.Принцесса, нарядная, в каменьях да в золоте, вышла встречать и села калачиком заморским на высоком носовом борту Сокола, где — пушка.
Степан, шутя, крикнул ей снизу с лодки:
— Эй, Мейран, спрыгни ко мне на широкую грудь, я стосковался по ласкам твоим.
Принцесса поднялась, взглянула книзу и, улыбнувшись близким желанием, вдруг соскочила с борта к Степану.
— Лови!
Удальцы охнули. Степан ловко поймал ее.
— Вот отчаянная, вот крылатая!
— Я — для тебя, мой повелитель.
— Я — пастух.
— Мой пастух.
— Я — червяк.
— Мой червяк.
Степан поднялся, подошел к пушке и выпалил.
Это был знак начала прощального пира.
И пир загремел. Веселый, дружный, привольный.
Распелись песни, ядреные слова во славу Волги.
Негры ударили в гонг и заплясали.
На мачтах по снастям зажглись фонари, и на берегах вспыхнули огромные, смолевые костры, — отразились богатырскими червонными кинжалами в Волге.
Пир рос крутой горой, разгорался невиданным пламенем, разносился неслыханно жаркими перекликами. А в песнях разгульных будто лилась сама Волга и разливала хмельные речи нестерпимым, бесшабашным, буйным весельем.
Пьяный стол на Соколе был накрыт на палубе.
Степан полулежал около Мейран в своем алом кафтане, отороченном собольим мехом.
В руках звенели гусли, и песня за песней хрустальными чайками вылетали из хмельной от вина и любви груди.
В этот вечер Степан пел разлучно.
И чем глубже смотрела на него Мейран, тем жарче и яростнее, тем мучительнее и огневее сплетались слова, полные прощального трепета и разлуки:
АВаська Ус, Черноярец и Фрол наливали чару за чарой, говорили здравицу за здравицей, начинали пляску за пляской, славили шумной славой Волгу.
Степан поднялся, выбрал дорогой кубок, наполнил вином и обратился к Волге:
— Эй, ты, Волга, прощай, наша матушка, наша любимица сердешная, прощай! Вдоль ты наделила нас славой, почестями, с головы до ног осыпала серебром, золотом да каменьями самоцветными, многоценными. Спасибо тебе от единого сердца всей понизовой вольницы, от пьяного друга Степана. На, возьми мою чару! Выпей до дна!
Степан бросил в Волгу золотой кубок.
И вслед прокричал:
— Отрада богатырская, слава кумачовая, прощай! Завтра, чуть свет, уйдем мы зимовать на свой теплый Дон, а весной ты, бурлацкая речонка, открой свои широкие ворота и пропусти нас в Москву напролом! В Москву-сарынь на кичку!
Гости тоже побросали свои чарки серебряные и на закуску плоды со стола.
Заиграл Степан персидскую, любимую Мейран, песню:
Хяль бура бен Сиверим сизэ чок. Ай, залма.Мейран стала плясать вокруг кубков, сулеев и кувшинов.
Негры хлопали в ладоши.
После пляски принцесса, заплакав, убежала в свою палатку и позвала к себе Степана.
Васька Ус заменил атамана, Фрол с Черноярцем затянули хоровую:
Эй, вставайте, подымайте паруса, Собирайтесь в даль окружную, Раздувайте ветром буйным голоса, Зачинайте песню дружную. Да за весла, братцы вольные. Ну, соколики сокольные, Знай, отчаливай, Раскачивай. И эх-нна!Эту песню лихо подхватили соседние струги. Еще ярче запылали на берегу костры, еще глубже стали вонзаться золотые кинжалы в Волгу — отраженные огни.
Синезвездная ночь чуть стала бледнеть на востоке. За Волгой над росными лугами смутно повеяли опаловые туманы, сливаясь с фиолетовыми лентами дыма от костров.
В раскаленной тоске припала знойным телом к Степану Мейран.
Она не сводила с него бархатных глаз, будто жадно допивала до дна кубок своих последних минут.
Задыхаясь от грядущей неизбежности, она отрывисто шептала Степану: