Василий Пятов

Адамов Аркадий Григорьевич

Он обернулся. По лестнице стремительно бежал красный, запыхавшийся Сокольский в расстегнутой шинели, с фуражкой в руке и еще издалека радостно кричал:

— С другого конца длиннейшего коридора вас увидел, вот что значит глаз моряка. Так обрадовался. Я ведь слово себе дал разыскать вас, как только вернусь из летнего крейсерства. И раньше справки наводил, да вас в Петербурге не оказалось. Очень хотелось узнать, как идет ваша работа.

Подойдя

ближе, он вдруг остановился, внимательно посмотрел на молчавшего Пятова и нерешительно спросил:

— Кажется, случилось что-то, господин Пятов, на вас лица нет?

— Да, случилось, — резко ответил Пятов. — Идемте на улицу, мне здесь душно.

Когда они вышли на набережную, Василий Степанович взял молодого моряка под руку и с горечью промолвил:

— Случилось то, что, видно, и следовало ожидать. Мне теперь страшно подумать, что будет, если генерал Кандалинцев, владелец арендованного мною завода, не оплатит нового оборудования. А он, конечно, не оплатит… Одним словом, генерал-адмирал только ввел меня в заблуждение… Адмиралтейство выдало иностранцам секрет моего изобретения. Я нисколько не сомневаюсь в том, что этот английский заводчик Броун осуществил мой проект…

При этих словах Сокольский неожиданно остановился, резко вырвал руку и минуту молча смотрел на Пятова. Потом он стукнул себя по лбу и воскликнул:

— Броун? Вы сказали Броун? Стойте! Да ведь я его видел в Англии. Он ставил там опыт в Вульвиче, он уговорил Путятина, он… Боже мой, какое преступление мы совершили! О-о, я теперь все, все отлично вспомнил! Что же это такое, господин Пятов?…

— Успокойтесь, господин Сокольский, и расскажите все по порядку, что вы вспомнили.

Они уже миновали здание Сената и продолжали идти по Английской набережной. Сокольский, волнуясь, сбивчиво рассказывал о своем плавании в прошлом году с генерал-адмиралом. Пятов внимательно слушал, пристально глядя вперед.

Вскоре они поравнялись с британским посольством. Сокольский, сжав кулаки, с ненавистью поглядел на зеркальные окна особняка. Некоторое время оба молчали. Наконец, они дошли до канала, где помещалась бывшая галерная верфь. Здесь Сокольский начал прощаться.

— Спешу в Кронштадт, господин Пятов. Я ведь теперь командую кораблем в отряде адмирала Бутакова. Мой монитор на лучшем счету, и опоздать — значит получить замечание Григория Ивановича… Скажите адрес, где вы остановились, непременно хочу повидаться с вами.

Пятов крепко пожал ему руку и задумчиво сказал:

— Вы знаете, что я сейчас вспомнил, да так ясно, как будто слышал это только вчера. А было это год назад, когда все, казалось, обстояло у меня наилучшим образом. Один очень умный и, видно, очень хороший человек, сотрудник «Современника» Добролюбов сказал: «Истинный патриотизм присущ лишь народу, а царская фамилия только играет в него, рядится. Не верю генерал-адмиралу». Неужели он был прав, господин Сокольский?

Молодой моряк растерянно посмотрел на Пятова и с тревогой произнес:

— Не могу придти в себя от всего слышанного. Голова идет кругом, и страшные мысли приходят на ум…

Василий Степанович медленно шел по направлению к дому. В голове всплывал все тот же, мучивший его вопрос: «Как, как все это могло случиться?» Ясно, что Броун узнал об его изобретении из вопросника морского ученого комитета и от генерал-адмирала. Он, Пятов, не ошибается, новый способ сулит огромные выгоды отечеству, ведь он так и писал в докладной записке генерал-адмиралу, выгоды не только экономические — сбережение миллионов, развитие своей промышленности, не только

военные — строительство новых боевых кораблей, но и политические — престиж России в Европе, слава ее науки, ее техники. Как же не видеть всего этого? Но дело в том, что они не верили, что он, Пятов, простой, незнатный человек, не окончив никаких университетов, не ездив за границу и не учившись там, мог что-то придумать новое, необычное, нигде за границей неизвестное. Но разве он не учился в России? Разве Павел Петрович Аносов не его учитель? Разве годы работы у Якоби это плохая школа? Они ползают на брюхе перед Англией, даже пропойца Пиль с Холуницких заводов мог обманывать всех и заставлять верить в свои таланты. Верить в Пиля и не верить в свой народ! А в результате своими руками отдать такое важное изобретение за границу. Отдать… Но ведь Пятов видел вопросник, там не было описания его прокатного стана, там не было никаких технических подробностей. Откуда же Броун все узнал? А он узнал, так как не мог по одной идее изобретения так быстро, в несколько месяцев, найти ее техническое решение. Но чтобы узнать, надо было видеть докладные записки Пятова, надо было их… украсть! Кто же повинен в этом? Кто это допустил? И в памяти невольно всплыли уже забытые слова Добролюбова: «Тут не люди отдельные негодяи, тут вся система негодяйская. Если человек из народа и о родине печется, то хода ему в сегодняшней России нет!» Господи, будет ли когда-нибудь конец этой подлой системе?

Со всех сторон обступили Василия Степановича тяжкие, неразрешимые вопросы. А как жить теперь, ведь он разорен? Огромные долги гирями висят на шее… Ну, нет! Его не так-то легко погубить. Пока эти руки еще могут работать, до тех пор они с Варей всегда будут иметь кусок хлеба. «Варенька, если бы ты сейчас была здесь, — с тоской думал он, — как ты далеко от меня…» А еще через минуту новая мысль жгла ему мозг: «Господи, неужели Россия так и не узнает правды? Неужели может быть на свете такая несправедливость?»

…На следующий день Пятов отправился к генералу Кандалинцеву, но тот и слышать не захотел даже о частичной оплате нового оборудования.

— Я и так несу убыток из-за вашего неожиданного отказа от аренды, — раздраженно воскликнул он. — И не говорите мне ничего. Не могу и не могу! Извольте лучше возместить мне этот убыток. Я вам, так и быть, большую рассрочку дам…

Спустя час Пятов уже ехал в другой конец Петербурга к одному из своих кредиторов, богатому московскому купцу, который год назад приезжал к нему на завод и теперь случайно оказался в столице.

Купец и не подал вида, как его поразил облик его должника. Как ни в чем не бывало пригласил он его к столу, придвинул чашку чая и угощенье.

— О деле потом, любезный Василий Степанович, — сказал он, внимательно изучая взглядом посетителя.

Но Пятов отодвинул от себя чашку и глухо сказал:

— Все кончено, Афанасий Ильич, разорился я вконец. Английский заводчик украл мое изобретение, и я вынужден был отказаться от аренды завода. Казни меня или милуй, воля твоя. Но долга своего я сейчас вернуть не могу.

Маленькие, заплывшие глазки купца злобно вспыхнули. Он тяжело задышал и, нагнувшись к столу, прогудел:

— А что мне с твоей казни деньги прибудут? По этапу отправить я тебя всегда успею. Лучше возвращай мои денежки, слышишь? Да со всеми процентами. Ежели не так, то в тюрьме сгною, всю семью по миру пущу, никого не пощажу. Давай деньги!

Купец вылез из-за стола, горой надвинулся на должника и, вцепившись в его рубаху, рванул к себе. Пятов поднял голову и увидел совсем близко потное, искаженное бешенством лицо купца.