Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

На Днепре

За рекой еще Угрою, Что осталась позади, Генерал сказал герою: – Нам с тобою по пути… Вот, казалось, парню счастье, Наступать расчет прямой: Со своей гвардейской частью На войне придет домой. Но едва ль уже мой Теркин, Жизнью тертый человек, При девчонках на вечерке Помышлял курить «Казбек»… Все же с каждым переходом, С каждым днем, что ближе к ней, Сторона, откуда родом, Земляку была больней. И в пути, в горячке боя, На привале и во сне В нем жила сама собою Речь к родимой стороне: – Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Приднепровский отчий край, Здравствуй, сына привечай! Здравствуй, пестрая осинка, Ранней осени краса, Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка, Здравствуй, речка Лучеса… Мать-земля моя родная, Я твою изведал власть, Как душа моя больная Издали к тебе рвалась! Я загнул такого крюку, Я прошел такую даль, И видал такую муку, И такую знал печаль! Мать-земля моя родная, Дымный дедовский большак, Я про то не вспоминаю, Не хвалюсь, а только так!.. Я иду к тебе с востока, Я тот самый, не иной. Ты взгляни, вздохни глубоко, Встреться наново со мной. Мать-земля моя родная, Ради радостного дня Ты прости, за что – не знаю, Только ты прости меня!.. Так в пути, в горячке боя, В суете хлопот и встреч В нем жила сама собою Эта песня или речь. Но война – ей все едино, Все – хорошие края: Что Кавказ, что Украина, Что Смоленщина твоя. Через реки и речонки, По мостам, и вплавь, и вброд, Мимо, мимо той сторонки Шла дивизия вперед. А левее той порою, Ранней осенью сухой, Занимал село героя Генерал совсем другой… Фронт полнел, как половодье, Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру Кони шли, прося поводья, Как с дороги ко двору. И в пыли, рябой от пота, Фронтовой смеялся люд: Хорошо идет пехота. Раз колеса отстают. Нипочем, что уставали По пути к большой реке Так, что ложку на привале Не могли держать в руке. Вновь сильны святым порывом, Шли вперед своим путем, Со страдальчески-счастливым, От жары открытым ртом. Слева наши, справа наши, Не отстать бы на ходу. – Немец кухни с теплой кашей Второпях забыл в саду. – Подпереть его да в воду. – Занял берег, сукин сын! – Говорят, уж занял с ходу Населенный пункт Берлин… Золотое бабье лето Оставляя за собой, Шли войска – и вдруг с рассвета Наступил днепровский бой… Может быть, в иные годы, Очищая русла рек, Все, что скрыли эти воды, Вновь увидит человек. Обнаружит в илах сонных, Извлечет из рыбьей мглы, Как стволы дубов мореных, Орудийные стволы; Русский танк с немецким в паре, Что нашли один конец, И обоих полушарий Сталь, резину и свинец; Хлам войны – понтона днище, Трос, оборванный в песке, И топор без топорища, Что сапер держал в руке. Может быть, куда как пуще И об этом топоре Скажет кто-нибудь в грядущей Громкой песне о Днепре; О страде неимоверной Кровью памятного дня. Но о чем-нибудь, наверно, Он не скажет за меня. Пусть не мне еще с задачей Было сладить. Не беда. В чем-то я его богаче, — Я ступал в тот след горячий, Я там был. Я жил тогда… Если с грузом многотонным Отстают грузовики, И когда-то мост понтонный Доберется до реки, — Под огнем не ждет пехота, Уставной держась статьи, За паром идут ворота; Доски, бревна – за ладьи. К ночи будут переправы, В срок поднимутся мосты, А ребятам берег правый Свесил на воду кусты. Подплывай, хватай за гриву, Словно доброго коня. Передышка под обрывом И защита от огня. Не беда, что с гимнастерки, Со всего ручьем течет… Точно так Василий Теркин И вступил на берег тот. На заре туман кудлатый, Спутав дымы и дымки, В берегах сползал куда-то, Как река поверх реки. И еще в разгаре боя, Нынче, может быть, вот-вот, Вместе с берегом, с землею Будет в воду сброшен взвод. Впрочем, всякое привычно, — Срок войны, что жизни век. От заставы пограничной До Москвы-реки столичной И обратно – столько рек! Вот уже боец последний Вылезает на песок И жует сухарь немедля, Потому – в Днепре намок, Мокрый

сам, шуршит штанами. Ничего! – На то десант. – Наступаем. Днепр за нами, А, товарищ лейтенант?.. Бой гремел за переправу, А внизу, южнее чуть — Немцы с левого на правый, Запоздав, держали путь. Но уже не разминуться, Теркин строго говорит: – Пусть на левом в плен сдаются, Здесь пока прием закрыт. А на левом с ходу, с ходу Подоспевшие штыки Их толкали в воду, в воду, А вода себе теки… И еще меж берегами Без разбору, наугад Бомбы сваи помогали Загонять, стелить накат… Но уже из погребушек, Из кустов, лесных берлог Шел народ – родные души — По обочинам дорог… К штабу на берег восточный Плелся стежкой, стороной Некий немец беспорточный, Веселя народ честной. – С переправы? – С переправы. Только-только из Днепра. – Плавал, значит? – Плавал, дьявол, Потому – пришла жара… – Сытый, черт! Чистопородный. – В плен спешит, как на привал… Но уже любимец взводный — Теркин, в шутки не встревал. Он курил, смотрел нестрого, Думой занятый своей. За спиной его дорога Много раз была длинней. И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек, — Просто, больше знал и видел, Потерял и уберег… – Мать-земля моя родная, Вся смоленская родня, Ты прости, за что – не знаю, Только ты прости меня! Не в плену тебя жестоком, По дороге фронтовой, А в родном тылу глубоком Оставляет Теркин твой. Минул срок годины горькой, Не воротится назад. – Что ж ты, брат, Василий Теркин, Плачешь вроде?.. – Виноват…

Про солдата-сироту

Нынче речи о Берлине. Шутки прочь, – подай Берлин. И давно уж не в помине, Скажем, древний город Клин. И на Одере едва ли Вспомнят даже старики, Как полгода с бою брали Населенный пункт Борки. А под теми под Борками Каждый камень, каждый кол На три жизни вдался в память Нам с солдатом-земляком. Был земляк не стар, не молод, На войне с того же дня И такой же был веселый, Наподобие меня. Приходилось парню драпать, Бодрый дух всегда берег, Повторял: «Вперед, на запад», Продвигаясь на восток. Между прочим, при отходе, Как сдавали города, Больше вроде был он в моде, Больше славился тогда. И по странности, бывало, Одному ему почет, Так что даже генералы Были будто бы не в счет. Срок иной, иные даты. Разделен издревле труд: Города сдают солдаты, Генералы их берут. В общем, битый, тертый, жженый, Раной меченный двойной, В сорок первом окруженный, По земле он шел родной. Шел солдат, как шли другие, В неизвестные края: «Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя?..» И в плену семью кидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей. Но какая ни морока, Правда правдой, ложью ложь. Отступали мы до срока, Отступали мы далеко, Но всегда твердили: – Врешь!.. И теперь взглянуть на запад От столицы. Край родной! Не на шутку был он заперт За железною стеной. И до малого селенья Та из плена сторона Не по щучьему веленью Вновь сполна возвращена. По веленью нашей силы, Русской, собственной своей. Ну-ка, где она, Россия, У каких гремит дверей! И, навеки сбив охоту В драку лезть на свой авось, Враг ее – какой по счету! — Пал ничком и лапы врозь. Над какой столицей круто Взмыл твой флаг, отчизна-мать! Подождемте до салюта, Чтобы в точности сказать. Срок иной, иные даты. Правда, ноша не легка… Но продолжим про солдата, Как сказали, земляка. Дом родной, жена ли, дети, Брат, сестра, отец иль мать У тебя вот есть на свете, — Есть куда письмо послать. А у нашего солдата — Адресатом белый свет. Кроме радио, ребята, Близких родственников нет. На земле всего дороже, Коль имеешь про запас То окно, куда ты сможешь Постучаться в некий час. На походе за границей, В чужедальней стороне, Ах, как бережно хранится Боль-мечта о том окне! А у нашего солдата, — Хоть сейчас войне отбой, — Ни окошка нет, ни хаты, Ни хозяйки, хоть женатый, Ни сынка, а был, ребята, — Рисовал дома с трубой… Под Смоленском наступали. Выпал отдых. Мой земляк Обратился на привале К командиру: так и так, — Отлучиться разрешите, Дескать, случай дорогой, Мол, поскольку местный житель, До двора – подать рукой. Разрешают в меру срока… Край известный до куста. Но глядит – не та дорога, Местность будто бы не та. Вот и взгорье, вот и речка, Глушь, бурьян солдату в рост, Да на столбике дощечка, Мол, деревня Красный Мост. И нашлись, что были живы, И скажи ему спроста Все по правде, что служивый — Достоверный сирота. У дощечки на развилке, Сняв пилотку, наш солдат Постоял, как на могилке, И пора ему назад. И, подворье покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей… Но, бездомный и безродный, Воротившись в батальон, Ел солдат свой суп холодный После всех, и плакал он. На краю сухой канавы, С горькой, детской дрожью рта, Плакал, сидя с ложкой в правой, С хлебом в левой, – сирота. Плакал, может быть, о сыне, О жене, о чем ином, О себе, что знал: отныне Плакать некому о нем. Должен был солдат и в горе Закусить и отдохнуть, Потому, друзья, что вскоре Ждал его далекий путь. До земли советской края Шел тот путь в войне, в труде. А война пошла такая — Кухни сзади, черт их где! Позабудешь и про голод За хорошею войной. Шутки, что ли, сутки – город, Двое суток – областной. Срок иной, пора иная — Бей, гони, перенимай. Белоруссия родная, Украина золотая, Здравствуй, пели, и прощай. Позабудешь и про жажду, Потому что пиво пьет На войне отнюдь не каждый Тот, что брал пивной завод. Так-то с ходу ли, не с ходу, Соступив с родной земли, Пограничных речек воду Мы с боями перешли. Счет сведен, идет расплата На свету, начистоту. Но закончим про солдата, Про того же сироту. Где он нынче на поверку. Может, пал в бою каком, С мелкой надписью фанерку Занесло сырым снежком. Или снова был он ранен, Отдохнул, как долг велит, И опять на поле брани Вместе с нами брал Тильзит? И, Россию покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей. Может, здесь еще бездонней И больней душе живой, Так ли, нет, – должны мы помнить О его слезе святой. Если б ту слезу руками Из России довелось На немецкий этот камень Донести, – прожгла б насквозь. Счет велик, идет расплата. И за той большой страдой Не забудемте, ребята, Вспомним к счету про солдата, Что остался сиротой. Грозен счет, страшна расплата За мильоны душ и тел. Уплати – и дело свято, Но вдобавок за солдата, Что в войне осиротел. Далеко ли до Берлина, Не считай, шагай, смоли, — Вдвое меньше половины Той дороги, что от Клина, От Москвы уже прошли. День идет за ночью следом, Подведем штыком черту. Но и в светлый день победы Вспомним, братцы, за беседой Про солдата-сироту…

По дороге на Берлин

По дороге на Берлин Вьется серый пух перин. Провода умолкших линий, Ветки вымокшие лип Пух перин повил, как иней, По бортам машин налип. И колеса пушек, кухонь Грязь и снег мешают с пухом. И ложится на шинель С пухом мокрая метель… Скучный климат заграничный, Чуждый край краснокирпичный, Но война сама собой, И земля дрожит привычно, Хрусткий щебень черепичный Отряхая с крыш долой… Мать-Россия, мы полсвета У твоих прошли колес, Позади оставив где-то Рек твоих раздольный плес. Долго-долго за обозом В край чужой тянулся вслед Белый цвет твоей березы И в пути сошел на нет. С Волгой, с древнею Москвою Как ты нынче далека. Между нами и тобою — Три не наших языка. Поздний день встает не русский Над немилой стороной. Черепичный щебень хрусткий Мокнет в луже под стеной. Всюду надписи, отметки, Стрелки, вывески, значки, Кольца проволочной сетки, Загородки, дверцы, клетки — Все нарочно для тоски… Мать-земля родная наша, В дни беды и в дни побед Нет тебя светлей и краше И желанней сердцу нет. Помышляя о солдатской Непредсказанной судьбе, Даже лечь в могиле братской Лучше, кажется, в тебе. А всего милей до дому, До тебя дойти живому, Заявиться в те края: – Здравствуй, родина моя! Воин твой, слуга народа, С честью может доложить: Воевал четыре года, Воротился из похода И теперь желает жить. Он исполнил долг во славу Боевых твоих знамен. Кто еще имеет право Так любить тебя, как он! День и ночь в боях сменяя, В месяц шапки не снимая, Воин твой, защитник-сын, Шел, спешил к тебе, родная, По дороге на Берлин. По дороге неминучей Пух перин клубится тучей. Городов горелый лом Пахнет паленым пером. И под грохот канонады На восток, из мглы и смрада, Как из адовых ворот, Вдоль шоссе течет народ. Потрясенный, опаленный, Всех кровей, разноплеменный, Горький, вьючный, пеший люд… На восток – один маршрут. На восток, сквозь дым и копоть, Из одной тюрьмы глухой По домам идет Европа. Пух перин над ней пургой. И на русского солдата Брат француз, британец брат, Брат поляк и все подряд С дружбой будто виноватой, Но сердечною глядят. На безвестном перекрестке На какой-то встречный миг — Сами тянутся к прическе Руки девушек немых. И от тех речей, улыбок Залит краской сам солдат; Вот Европа, а спасибо Все по-русски говорят. Он стоит, освободитель, Набок шапка со звездой. Я, мол, что ж, помочь любитель, Я насчет того простой. Мол, такая служба наша, Прочим флагам не в упрек… – Эй, а ты куда, мамаша? – А туда ж, – домой, сынок. В чужине, в пути далече, В пестром сборище людском Вдруг слова родимой речи, Бабка в шубе, с посошком. Старость вроде, да не дряхлость В ту котомку впряжена. По-дорожному крест-накрест Вся платком оплетена, Поздоровалась и встала, Земляку-бойцу под стать, Деревенская, простая Наша труженица-мать. Мать святой извечной силы, Из безвестных матерей, Что в труде неизносимы И в любой беде своей; Что судьбою, повторенной На земле сто раз подряд, И растят в любви бессонной, И теряют нас, солдат; И живут, и рук не сложат, Не сомкнут своих очей, Коль нужны еще, быть может, Внукам вместо сыновей. Мать одна в чужбине где-то! – Далеко ли до двора? – До двора? Двора-то нету, А сама из-за Днепра… Стой, ребята, не годится, Чтобы этак с посошком Шла домой из-за границы Мать солдатская пешком. Нет, родная, по порядку Дай нам делать, не мешай. Перво-наперво лошадку С полной сбруей получай. Получай экипировку, Ноги ковриком укрой. А еще тебе коровку Вместе с приданной овцой. В путь-дорогу чайник с кружкой Да ведерко про запас, Да перинку, да подушку, — Немцу в тягость, нам как раз… – Ни к чему. Куда, родные? — А ребята – нужды нет — Волокут часы стенные И ведут велосипед. – Ну, прощай. Счастливо ехать! — Что-то силится сказать И закашлялась от смеха, Головой качает мать. – Как же, детки, путь не близкий, Вдруг задержат где меня: Ни записки, ни расписки Не имею на коня, – Ты об этом не печалься, Поезжай да поезжай. Что касается начальства, — Свой у всех передний край. Поезжай, кати, что с горки, А случится что-нибудь, То скажи, не позабудь: Мол, снабдил Василий Теркин, — И тебе свободен путь. Будем живы, в Заднепровье Завернем на пироги. – Дай господь тебе здоровья И от пули сбереги… Далеко, должно быть, где-то Едет нынче бабка эта, Правит, щурится от слез. И с боков дороги узкой, На земле еще не русской — Белый цвет родных берез. Ах, как радостно и больно Видеть их в краю ином!.. Пограничный пост контрольный, Пропусти ее с конем!

В бане

На околице войны — В глубине Германии — Баня! Что там Сандуны С остальными банями! На чужбине отчий дом — Баня натуральная. По порядку поведем Нашу речь похвальную. Дом ли, замок, все равно, Дело безобманное: Банный пар занес окно Пеленой туманною. Стулья графские стоят Вдоль стены в предбаннике. Снял подштанники солдат, Докурил без паники. Докурил, рубаху с плеч Тащит через голову. Про солдата в бане речь, — Поглядим на голого. Невысок, да грудь вперед И в кости надежен. Телом бел, – который год Загорал в одеже. И хоть нет сейчас на нем Форменных регалий, Что знаком солдат с огнем, Сразу б угадали. Подивились бы спроста, Что остался целым. Припечатана звезда На живом, на белом. Неровна, зато красна, Впрямь под стать награде, Пусть не спереди она, — На лопатке сзади. С головы до ног мельком Осмотреть атлета: Там еще рубец стручком, Там иная мета. Знаки, точно письмена Памятной страницы. Тут и Ельня, и Десна, И родная сторона В строку с заграницей. Столько верст и столько вех, Не забыть иную. Но разделся человек, Так идет в парную, Он идет, но как идет, Проследим сторонкой: Так ступает, точно лед Под ногами тонкий; Будто делает с трудом Шаг – и непременно: – Ух, ты! – крякает, притом Щурится блаженно. Говор, плеск, веселый гул, Капли с потных сводов… Ищет, руки протянув, Прежде пар, чем воду. Пар бодает в потолок, Ну-ка, с ходу на полок! В жизни мирной или бранной, У любого рубежа, Благодарны ласке банной Наше тело и душа. Ничего, что ты природой Самый русский человек, А берешь для бани воду Из чужих, далеких рек. Много хуже для здоровья, По зиме ли, по весне, Возле речек Подмосковья Мыться в бане на войне. – Ну-ка ты, псковской, елецкий Иль еще какой земляк, Зачерпни воды немецкой Да уважь, плесни черпак. Не жалей, добавь на пфенниг, А теперь погладить швы Дайте, хлопцы, русский веник, Даже если он с Литвы. Честь и слава помпохозу, Снаряжавшему обоз, Что советскую березу Аж за Кенигсберг завез. Эй, славяне, что с Кубани, С Дона, с Волги, с Иртыша, Занимай высоты в бане, Закрепляйся не спеша! До того, друзья, отлично Так-то всласть, не торопясь, Парить веником привычным Заграничный пот и грязь. Пар на славу, молодецкий, Мокрым доскам горячо. Ну-ка, где ты, друг елецкий, Кинь гвардейскую еще! Кинь еще, а мы освоим С прежней дачей заодно. Вот теперь спасибо, воин, Отдыхай. Теперь – оно! Кто не нашей подготовки, Того с полу на полок Не встянуть и на веревке, — Разве только через блок. Тут любой старик любитель, Сунься только, как ни рьян, Больше двух минут не житель, А и житель – не родитель, Потому не даст семян. Нет, куда, куда, куда там, Хоть кому, кому, кому Браться париться с солдатом, — Даже черту самому. Пусть он жиловатый парень, Да такими вряд ли он, Как солдат, жарами жарен И морозами печен. Пусть он, в общем, тертый малый, Хоть, понятно, черта нет, Да поди сюда, пожалуй, Так узнаешь, где тот свет. На полке, полке, что тесан Мастерами на войне, Ходит веник жарким чесом По малиновой спине. Человек поет и стонет, Просит: – Гуще нагнетай. — Стонет, стонет, а не донят: – Дай! Дай! Дай! Дай! Не допариться в охоту, В меру тела для бойца — Все равно, что немца с ходу Не доделать до конца. Нет, тесни его, чтоб вскоре Опрокинуть навзничь в море, А который на земле — Истолочь живьем в «котле». И за всю войну впервые — Немца нет перед тобой. В честь победы огневые Грянут следом за Москвой. Грянет залп многоголосый, Заглушая шум волны. И пошли стволы, колеса На другой конец войны. С песней тронулись колонны Не в последний ли поход? И ладонью запыленной Сам солдат слезу утрет. Кто-то свистнет, гикнет кто-то, Грусть растает, как дымок, И война – не та работа, Если праздник недалек. И война – не та работа, Ясно даже простаку, Если по три самолета В помощь придано штыку. И не те как будто люди, И во всем иная стать, Если танков и орудий — Сверх того, что негде стать. Сила силе доказала: Сила силе – не ровня. Есть металл прочней металла, Есть огонь страшней огня! Бьют Берлину у заставы Судный час часы Москвы… А покамест суд да справа — Пропотел солдат на славу, Кость прогрел, разгладил швы, Новый с ног до головы — И слезай, кончай забаву… А внизу – иной уют, В душевой и ванной Завершает голый люд Банный труд желанный. Тот упарился, а тот Борется с истомой. Номер первый спину трет Номеру второму. Тот, механик и знаток, У светца хлопочет, Тот макушку мылит впрок, Тот мозоли мочит; Тот платочек носовой, Свой трофей карманный, Моет мыльною водой, Дармовою банной. Ну, а наш слегка остыл И – конец лежанке. В шайке пену нарастил, Обработал фронт и тыл, Не забыл про фланги. Быстро сладил с остальным, Обдался и вылез. И невольно вслед за ним Все поторопились. Не затем, чтоб он стоял Выше в смысле чина, А затем, что жизни дал На полке мужчина. Любит русский человек Праздник силы всякий, Оттого и хлеще всех Он в труде и драке. И в привычке у него Издавна, извечно За лихое удальство Уважать сердечно. И с почтеньем все глядят, Как опять без паники Не спеша надел солдат Новые подштанники. Не спеша надел штаны И почти что новые, С точки зренья старшины, Сапоги кирзовые. В гимнастерку влез солдат, А на гимнастерке — Ордена, медали в ряд Жарким пламенем горят… – Закупил их, что ли, брат, Разом в военторге? Тот стоит во всей красе, Занят самокруткой. – Это что! Еще не все, — Метит шуткой в шутку. – Любо-дорого. А где ж Те, мол, остальные?.. – Где последний свой рубеж Держит немец ныне. И едва простился он, Как бойцы в восторге Вслед вздохнули: – Ну, силен! – Все равно, что Теркин.

От автора

«Светит месяц, ночь ясна, Чарка выпита до дна…» Теркин, Теркин, в самом деле, Час настал, войне отбой. И как будто устарели Тотчас оба мы с тобой. И как будто оглушенный В наступившей тишине, Смолкнул я, певец смущенный, Петь привыкший на войне. В том беды особой нету: Песня, стало быть, допета. Песня новая нужна, Дайте срок, придет она. Я сказать хотел иное, Мой читатель, друг и брат, Как всегда, перед тобою Я, должно быть, виноват. Больше б мог, да было к спеху, Тем, однако, дорожи, Что, случалось, врал для смеху, Никогда не лгал для лжи. И, по совести, порою Сам вздохнул не раз, не два, Повторив слова героя, То есть Теркина слова! «Я не то еще сказал бы, — Про себя поберегу. Я не так еще сыграл бы, — Жаль, что лучше не могу». И хотя иные вещи В годы мира у певца Выйдут, может быть, похлеще Этой книги про бойца, — Мне она всех прочих боле Дорога, родна до слез, Как тот сын, что рос не в холе, А в годину бед и гроз… С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой. Я забыть того не вправе, Чем твоей обязан славе, Чем и где помог ты мне, Повстречавшись на войне. От Москвы, от Сталинграда Неизменно ты со мной — Боль моя, моя отрада, Отдых мой и подвиг мой! Эти строки и страницы — Дней и верст особый счет, Как от западной границы До своей родной столицы, И от той родной столицы Вспять до западной границы, А от западной границы Вплоть до вражеской столицы Мы свой делали поход. Смыли весны горький пепел Очагов, что грели нас. С кем я не был, с кем я не пил В первый раз, в последний раз… С кем я только не был дружен С первой встречи близ огня. Скольким душам был я нужен, Без которых нет меня. Скольких их на свете нету, Что прочли тебя, поэт, Словно бедной книге этой Много, много, много лет. И сказать, помыслив здраво: Что ей будущая слава! Что ей критик, умник тот, Что читает без улыбки, Ищет, нет ли где ошибки, — Горе, если не найдет. Не о том с надеждой сладкой Я мечтал, когда украдкой На войне, под кровлей шаткой, По

дорогам, где пришлось, Без отлучки от колес, В дождь, укрывшись плащ-палаткой, Иль зубами сняв перчатку На ветру, в лютой мороз, Заносил в свою тетрадку Строки, жившие вразброс. Я мечтал о сущем чуде: Чтоб от выдумки моей На войне живущим людям Было, может быть, теплей, Чтобы радостью нежданной У бойца согрелась грудь, Как от той гармошки драной, Что случится где-нибудь. Толку нет, что, может статься, У гармошки за душой Весь запас, что на два танца, — Разворот зато большой. И теперь, как смолкли пушки, Предположим наугад, Пусть нас где-нибудь в пивнушке Вспомнит после третьей кружки С рукавом пустым солдат; Пусть в какой-нибудь каптерке У кухонного крыльца Скажут в шутку: «Эй ты, Теркин!» Про какого-то бойца; Пусть о Теркине почтенный Скажет важно генерал, — Он-то скажет непременно, — Что медаль ему вручал; Пусть читатель вероятный Скажет с книжкою в руке: – Вот стихи, а все понятно, Все на русском языке… Я доволен был бы, право, И – не гордый человек — Ни на чью иную славу Не сменю того вовек. Повесть памятной годины, Эту книгу про бойца, Я и начал с середины И закончил без конца С мыслью, может, дерзновенной Посвятить любимый труд Павшим памяти священной, Всем друзьям поры военной, Всем сердцам, чей дорог суд.

1941–1945

Дом у дороги Лирическая хроника

Глава 1

Я начал песню в трудный год, Когда зимой студеной Война стояла у ворот Столицы осажденной. Но я с тобою был, солдат, С тобою неизменно — До той и с той зимы подряд В одной страде военной. Твоей судьбой я только жил И пел ее доныне, А эту песню отложил, Прервав на половине. И как вернуться ты не мог С войны к жене-солдатке, Так я не мог Весь этот срок Вернуться к той тетрадке. Но как ты помнил на войне О том, что сердцу мило, Так песня, начавшись во мне, Жила, кипела, ныла. А я ее в себе берег, Про будущее прочил, И боль и радость этих строк Меж строк скрывая прочих. Я нес ее и вез с собой От стен родной столицы — Вслед за тобой, Вслед за тобой — До самой заграницы. От рубежа до рубежа — На каждом новом месте Ждала с надеждою душа Какой-то встречи, вести… И где бы ни переступал Каких домов пороги, Я никогда не забывал О доме у дороги, О доме горестном, тобой Покинутом когда-то. И вот в пути, в стране чужой Я встретил дом солдата. Тот дом без крыши, без угла, Согретый по-жилому, Твоя хозяйка берегла За тыщи верст от дому. Она тянула кое-как Вдоль колеи шоссейной — С меньшим, уснувшим на руках, И всей гурьбой семейной. Кипели реки подо льдом, Ручьи взбивали пену, Была весна, и шел твой дом На родину из плена. Он шел в Смоленщину назад, Что так была далече… И каждый наш солдатский взгляд Теплел при этой встрече. И как там было не махнуть Рукой: «Бывайте живы!», Не обернуться, не вздохнуть О многом, друг служивый. О том хотя бы, что не все Из тех, что дом теряли, На фронтовом своем шоссе Его и повстречали. Ты сам, шагая в той стране С надеждой и тревогой, Его не встретил на войне, — Другою шел дорогой. Но дом твой в сборе, налицо. К нему воздвигнуть стены, Приставить сени и крыльцо — И будет дом отменный. С охотой руки приложить — И сад, как прежде, дому Заглянет в окна. Жить да жить, Ах, жить да жить живому! А мне бы петь о жизни той, О том, как пахнет снова На стройке стружкой золотой, Живой смолой сосновой. Как, огласив войне конец И долголетье миру, Явился беженец-скворец На новую квартиру. Как жадно в рост идет трава Густая на могилах. Трава – права, И жизнь жива, Но я про то хочу сперва, Про что забыть не в силах. Так память горя велика, Глухая память боли. Она не стишится, пока Не выскажется вволю. И в самый полдень торжества, На праздник возрожденья Она приходит, как вдова Бойца, что пал в сраженье. Как мать, что сына день за днем Ждала с войны напрасно, И позабыть еще о нем, И не скорбеть всечасно Не властна. Пусть меня простят, Что снова я до срока Вернусь, товарищи, назад, К той памяти жестокой. И все, что выразится здесь, Да вникнет в душу снова, Как плач о родине, как песнь Ее судьбы суровой.

Глава 2

В тот самый час воскресным днем, По праздничному делу, В саду косил ты под окном Траву с росою белой. Трава была травы добрей — Горошек, клевер дикий, Густой метелкою пырей И листья земляники. И ты косил ее, сопя, Кряхтя, вздыхая сладко. И сам подслушивал себя, Когда звенел лопаткой: Коси, коса, Пока роса, Роса долой — И мы домой. Таков завет и звук таков, И по косе вдоль жала, Смывая мелочь лепестков, Роса ручьем бежала. Покос высокий, как постель, Ложился, взбитый пышно, И непросохший сонный шмель В покосе пел чуть слышно. И с мягким махом тяжело Косье в руках скрипело. И солнце жгло, И дело шло, И все, казалось, пело: Коси, коса, Пока роса, Роса долой — И мы домой. И палисадник под окном, И сад, и лук на грядах — Все это вместе было дом, Жилье, уют, порядок. Не тот порядок и уют, Что, никому не веря, Воды напиться подают, Держась за клямку двери. А тот порядок и уют, Что всякому с любовью Как будто чарку подают На доброе здоровье. Помытый пол блестит в дому Опрятностью такою, Что просто радость по нему Ступить босой ногою. И хорошо за стол свой сесть В кругу родном и тесном, И, отдыхая, хлеб свой есть, И день хвалить чудесный. Тот вправду день из лучших дней, Когда нам вдруг с чего-то — Еда вкусней, Жена милей И веселей работа. Коси, коса, Пока роса, Роса долой — И мы домой. Домой ждала тебя жена, Когда с нещадной силой Старинным голосом война По всей стране завыла. И, опершися на косье, Босой, простоволосый, Ты постоял – и понял все, И не дошел прокоса. Не докосил хозяин луг, В поход запоясался, А в том саду все тот же звук Как будто раздавался: Коси, коса, Пока роса, Роса долой — И мы домой. И был ты, может быть, уже Забыт самой войною, И на безвестном рубеже Зарыт иной землею. Не умолкая, тот же звук, Щемящий звон лопатки, В труде, во сне тревожил слух Твоей жене-солдатке. Он сердце ей насквозь изжег Тоскою неизбытой, Когда косила тот лужок Сама косой небитой. Слепили слезы ей глаза, Палила душу жалость. Не та коса, Не та роса, Не та трава, казалось… Пусть горе женское пройдет, Жена тебя забудет И замуж, может быть, зайдет И будет жить, как люди. Но о тебе и о себе, О давнем дне разлуки Она в любой своей судьбе Вздохнет при этом звуке: Коси, коса, Пока роса, Роса долой — И мы домой.

Глава 3

Еще не здесь, еще вдали От этих нив и улиц Стада недоеные шли И беженцы тянулись. Но шла, гудела, как набат, Беда по всей округе. За черенки взялись лопат, За тачки бабьи руки. Готовы были день и ночь Копать с упорством женским, Чтоб чем-нибудь войскам помочь На рубеже смоленском. Чтоб хоть в родимой стороне, У своего порога, Хотя б на малый срок войне Перекопать дорогу. И сколько рук – не перечтешь! — Вдоль той канавы длинной Живьем приваливали рожь Сырой тяжелой глиной. Живьем хлеба, живьем траву Приваливали сами. А он уж бомбы на Москву Возил над головами. Копали ров, валили вал, Спешили, будто к сроку. А он уж по земле ступал, Гремел неподалеку. Ломал и путал фронт и тыл От моря и до моря, Кровавым заревом светил, В ночи смыкая зори. И страшной силой буревой, В медовый срок покоса, В дыму, в пыли перед собой От фронта гнал колеса. И столько вывалило вдруг Гуртов, возов, трехтонок, Коней, подвод, детей, старух, Узлов, тряпья, котомок… Моя великая страна, У той кровавой даты Как ты была еще бедна И как уже богата! Зеленой улицей села, Где пыль легла порошей, Огромный край война гнала С поспешно взятой ношей. Смятенье, гомон, тяжкий стон Людской страды горячей. И детский плач, и патефон, Поющий, как на даче, — Смешалось все, одной беды — Войны знаменьем было… Уже до полудня воды В колодцах не хватило. И ведра глухо грунт скребли, Гремя о стенки сруба, Полупустые кверху шли, И к капле, прыгнувшей в пыли, Тянулись жадно губы. А сколько было там одних — С жары совсем соловых — Курчавых, стриженых, льняных, Чернявых, русых и иных Ребяческих головок. Нет, ты смотреть не выходи Ребят на водопое. Скорей своих прижми к груди, Пока они с тобою. Пока с тобой, В семье родной, Они, пускай не в холе, В любой нужде, В своем гнезде — Еще на зависть доля. И приведись на горький путь Сменить свое подворье — Самой детей одеть, обуть — Еще, поверь, – полгоря. И, притерпевшись, как-никак Брести в толпе дорожной С меньшим, уснувшим на руках, С двумя при юбке – можно! Идти, брести, Присесть в пути Семьей на отдых малый. Да кто сейчас Счастливей вас! Смотри-ка, есть, пожалуй. Где светит свет хоть краем дня, Где тучей вовсе застится. И счастье счастью не ровня, И горе – горю разница. Ползет, скрипит кибитка-дом, И головы детишек Хитро укрыты лоскутом Железной красной крыши. И служит кровлей путевой Семье, войной гонимой, Та кровля, что над головой Была в краю родимом. В краю ином Кибитка-дом, Ее уют цыганский Не как-нибудь Налажен в путь, — Мужской рукой крестьянской. Ночлег в пути, ребята спят, Зарывшись в глубь кибитки. И в небо звездное глядят Оглобли, как зенитки. Не спит хозяин у огня. На этом трудном свете Он за детей, и за коня, И за жену в ответе. И ей, хоть лето, хоть зима, Все ж легче путь немилый. А ты реши-ка все сама, Своим умом и силой. В полдневный зной И в дождь ночной Укрой в дороге деток. Далекий мой, Родимый мой, Живой ли, мертвый – где ты?.. Нет, ни жена, ни даже мать, Что думала о сыне, Не в силах были угадать Всего, что станет ныне. Куда там было в старину, — Все нынче по-иному: Ушел хозяин на войну, Война подходит к дому. И, чуя гибель, этот дом И сад молчат тревожно. И фронт – уж вот он – за холмом Вздыхает безнадежно. И пыльных войск отход, откат Не тот, что был вначале. И где колонны кое-как, Где толпы зашагали. Все на восток, назад, назад, Все ближе бьют орудья. А бабы воют и висят На изгороди грудью. Пришел, настал последний час, И нет уже отсрочки. – А на кого ж вы только нас Кидаете, сыночки?.. И то, быть может, не упрек, А боль за них и жалость. И в горле давящий комок За все, что с жизнью сталось. И сердце женское вдвойне Тоска, тревога гложет, Что своего лишь там, в огне, Жена представить может. В огне, в бою, в чадном дыму Кровавой рукопашной. И как, должно быть, там ему, Живому, смерти страшно. Не подсказала б та беда, Что бабьим воем выла, Не знала б, может, никогда, Что до смерти любила. Любила – взгляд не оброни Никто, одна любила. Любила так, что от родни, От матери отбила. Пускай не девичья пора, Но от любви на диво — В речах остра, В делах быстра, Как змейка вся ходила. В дому – какое ни житье — Детишки, печь, корыто — Еще не видел он ее Нечесаной, немытой. И весь она держала дом В опрятности тревожной, Считая, может, что на том Любовь вовек надежней. И та любовь была сильна Такою властной силой, Что разлучить одна война Могла. И разлучила.

Глава 4

Томила б только ты бойца, Война, тоской знакомой, Да не пылила б у крыльца Его родного дома. Давила б грузным колесом Тех, что твои по списку, Да не губила б детский сон Пальбой артиллерийской. Гремя, бесилась бы спьяна У своего предела, — И то была бы ты, война, Еще святое дело. Но ты повыгнала ребят В подвалы, в погребушки, Ты с неба наземь наугад Свои кидаешь чушки. И люди горькой стороны У фронта сбились тесно, Боясь и смерти и вины Какой-то неизвестной. А ты все ближе ко двору, И дети, чуя горе, Пугливым шепотом игру Ведут в углу, не споря… В тот первый день из горьких дней, Как собрался в дорогу, Велел отец беречь детей, Смотреть за домом строго. Велел детей и дом беречь, — Жена за все в ответе. Но не сказал, топить ли печь Сегодня на рассвете. Но не сказал, сидеть ли тут, Бежать ли в свет куда-то. Все бросить вдруг. А где нас ждут, Где просят? Свет – не хата. Здесь потолок над головой, Здесь – дом, в хлеву – корова… А немец, может, он иной И не такой суровый, — Пройдет, минет. А вдруг как нет? Не тою славен славой. А что ж, тогда ты в сельсовет Пойдешь искать управы? Каким сгрозишь ему судом, Как встанет на пороге, Как в дом войдет? Нет, кабы дом Подальше от дороги… …Последних четверо солдат Калитку в сад открыли, Железом кованых лопат Устало грюкнули не в лад, Присели, закурили. И улыбнулся, обратясь К хозяйке, старший вроде: – Хотим тут пушечку у вас Поставить в огороде. Сказал, как будто человек Проезжий, незнакомый, С конем просился на ночлег, С телегой возле дома. Ему и ласка и привет. – Не уходите только, Не покидайте нас… – Да нет, — Переглянулись горько. – Да нет, от этой конопли Мы не уйдем, мамаша. Затем, чтоб все уйти могли, — Такая служба наша. – И ты спеши, – сказал боец, — Поскольку эту пушку, А заодно и твой дворец Уж он возьмет на мушку. А впрочем, малость погоди, — Прислушавшись, добавил: — Кладет уж вон где, впереди, Как раз по переправе. Земля вокруг как на волне, И день оглох от грома. – Вот жизнь: хозяин на войне, А ты, выходит, дома. А у нее про всех готов Один вопрос печальный: – Сивцов – фамилия. Сивцов. Не слышали случайно? – Сивцов? Постой, подумать дай. Ну да, слыхал Сивцова. Сивцов – ну как же, Николай, Так он – живой, здоровый. Не твой? Ага, а твой Андрей? Андрей, скажи на милость… Но чем-то вроде дорог ей И тот однофамилец. – Ну, что, друзья, кончай курить. — Разметил план лопатой И стал усердно землю рыть Солдат в саду солдата. Не для того, чтоб там взросла Какая-либо штука, И не нарочно, не со зла, А как велит наука. Он рыл окоп, по форме чтоб И глубина и бруствер… Ах, сколько в том рытье одном Покорной делу грусти. Он делал дело – землю рыл, Но, может, думал мельком И даже, может, говорил, Вздыхал: – Земля, земелька… Уже они по грудь в земле, Зовет к столу солдатка, Как будто помочи в семье, Обед и отдых сладкий. – Устали, кушайте. – Ну что ж, Горячего, покамест… – Еще, признаться, грунт хорош, А то бывает – камень… И первым старший ложку нес, А вслед за ним солдаты. – А что, богатый был колхоз? – Нет, не сказать богатый, Не так, а все-таки. Хлеба Сильнее за Угрою… — – Смотри, притихнула пальба. – Детишек трое? – Трое… И общий вздох: – С детьми – беда. — И разговор с заминкой. Жирна не вовремя еда, Грустна, как на поминках. – Спасибо наше за обед, Хозяюшка, спасибо. А что касается… так – нет, Не жди, беги как-либо. – Постой, – сказал другой солдат, В окно с тревогой глядя: — Смотри, народ как раз назад Потек. – Чего бы ради? Дорога пыльная полна, Идут, бредут понуро. С востока к западу война Оглобли завернула. – Выходит, он уж впереди. – А что ж теперь, куда же? – Молчи, хозяйка, и сиди, Что дальше – день покажет. А нам стеречь твой огород, Хозяйка, – дело худо, Выходит, наш теперь черед Искать ходов отсюда. И по лихой нужде своей Теперь они, солдаты, Казалось, женщины слабей, И не виновны перед ней, А все же виноваты. – Прощай, хозяйка, жди, придем, Настанут наши сроки. И твой найдем приметный дом У столбовой дороги. Придем, найдем, а может, нет; Война, – нельзя ручаться. Еще спасибо за обед. – И вам спасибо, братцы. Прощайте. — Вывела людей. И с просьбой безнадежной: – Сивцов, – напомнила, – Андрей, Услышите, возможно… Шагнула вслед, держась за дверь, В слезах, и сердце сжалось, Как будто с мужем лишь теперь Навеки распрощалась. Как будто он ушел из рук И скрылся без оглядки… И ожил вдруг в ушах тот звук, Щемящий звон лопатки: Коси, коса, Пока роса, Роса долой — И мы домой…

Глава 5

Вам не случилось быть при том, Когда в ваш дом родной Входил, гремя своим ружьем, Солдат земли иной? Не бил, не мучил и не жег, — Далеко до беды. Вступил он только на порог И попросил воды. И, наклонившись над ковшом, С дороги весь в пыли, Попил, утерся и ушел Солдат чужой земли. Не бил, не мучил и не жег, — Всему свой срок и ряд. Но он входил, уже он мог Войти, чужой солдат. Чужой солдат вошел в ваш дом, Где свой не мог войти. Вам не случилось быть при том? И Бог не приведи! Вам не случилось быть при том, Когда, хмельной, дурной, За вашим тешится столом Солдат земли иной? Сидит, заняв тот край скамьи, Тот угол дорогой, Где муж, отец, глава семьи Сидел, – не кто другой. Не доведись вам злой судьбой Не старой быть при том И не горбатой, не кривой За горем и стыдом. И до колодца по селу, Где есть чужой солдат, Как по толченому стеклу, Ходить вперед-назад. Но если было суждено Все это, все в зачет, Не доведись хоть то одно, Чему еще черед. Не доведись вам за войну, Жена, сестра иль мать, Своих Живых Солдат в плену Воочью увидать. …Сынов родной земли, Их стыдным, сборным строем По той земле вели На запад под конвоем. Идут они по ней В позорных сборных ротах, Иные без ремней, Иные без пилоток. Иные с горькой, злой И безнадежной мукой Несут перед собой На перевязи руку… Тот хоть шагать здоров, Тому ступить задача, — В пыли теряя кровь, Тащись, пока ходячий. Тот, воин, силой взят И зол, что жив остался. Тот жив и счастью рад, Что вдруг отвоевался. Тот ничему цены Еще не знает в мире. И все идут, равны В колонне по четыре. Ботинок за войну Одних не износили, И вот они в плену, И этот плен – в России. Поникнув от жары, Переставляют ноги. Знакомые дворы По сторонам дороги. Колодец, дом и сад И все вокруг приметы. День или год назад Брели дорогой этой? Год или только час Прошел без проволочки?.. «А на кого ж вы нас Кидаете, сыночки!..» Теперь скажи в ответ И встреть глаза глазами, Мол, не кидаем, нет, Глядите, вот мы с вами. Порадуй матерей И жен в их бабьей скорби. Да не спеши скорей Пройти. Не гнись, не горбись… Бредут ряды солдат Угрюмой вереницей. И бабы всем подряд Заглядывают в лица. Не муж, не сын, не брат Проходят перед ними, А только свой солдат — И нет родни родимей. И сколько тех рядов Ты молча проводила И стриженых голов, Поникнувших уныло. И вдруг – ни явь, ни сон — Послышалось как будто, — Меж многих голосов Один: – Прощай, Анюта… Метнулась в тот конец, Теснясь в толпе горячей, Нет, это так. Боец Кого-то наудачу Назвал в толпе. Шутник. До шуток здесь кому-то. Но если ты меж них, Окликни ты Анютой. Ты не стыдись меня, Что вниз сползли обмотки, Что, может, без ремня И, может, без пилотки. И я не попрекну Тебя, что под конвоем Идешь. И за войну Живой, не стал героем. Окликни – отзовусь. Я здесь, твоя Анюта. Я до тебя прорвусь. Хоть вновь навек прощусь С тобой. Моя минута! Но как спросить сейчас, Произнести хоть слово: А нет ли здесь у вас, В плену, его, Сивцова Андрея? Горек стыд. Спроси, а он, пожалуй, И мертвый не простит, Что здесь его искала. Но если здесь он, вдруг Идет в колонне знойной, Закрыв глаза… – Цурюк! Цурюк! – кричит конвойный. Ему ни до чего И дела нету, право, И голос у него, Как у ворон, картавый: – Цурюк! — Не молод он, Устал, до черта жарко, До черта обозлен, Себя – и то не жалко… Бредут ряды солдат Угрюмой вереницей. И бабы всем подряд Заглядывают в лица. Глазами поперек И вдоль колонны ловят. И с чем-то узелок, Какой ни есть кусок У многих наготове. Не муж, не сын, не брат, Прими, что есть, солдат, Кивни, скажи что-либо, Мол, тот гостинец свят И дорог, мол. Спасибо. Дала из добрых рук, За все, что стало вдруг, С солдата не спросила. Спасибо, горький друг, Спасибо, мать-Россия. А сам, солдат, шагай И на беду не сетуй: Ей где-то есть же край, Не может быть, что нету. Пусть пахнет пыль золой, Поля – горелым хлебом И над родной землей Висит чужое небо. И жалкий плач ребят, Не утихая, длится, И бабы всем подряд Заглядывают в лица… Нет, мать, сестра, жена И все, кто боль изведал, Та боль не отмщена И не прошла с победой. За этот день один В селе одном смоленском — Не отплатил Берлин Своим стыдом вселенским. Окаменела память, Крепка сама собой. Да будет камнем камень, Да будет болью боль.