Васька
Шрифт:
— Ходишь к ней, Митенька?
— Дело не твое. Передай, что сказано.
— Передам, как же… — Она поглядела на его ослепительно-белый бинт на голове. — Косточки все цельные?
— Кумпол целый. Ключица срастается нормально. Подживает.
— Осподи! Ключица!
— Ничего, Васька. На нашем базаре за битого двух небитых дают. А ты что же это, с физкультурной тренировки сбежала?
Под распахнутым пальто Митя заметил застиранную майку, хранившую воспоминания о синем цвете. А на голове Чугуевой была уродливо, до ушей натянута новая шелковая пилотка.
— Какая уж, Митенька,
— По ночам отдыхать надо, — строго укорил ее Митя. — Знаешь, Васька, гляжу на тебя, мне все мерещится, что мы с тобой где-то встречались… Давным-давно, а будто встречались.
— Поправишься, не будет мерещиться… Ой, Митенька.
— Ладно, ладно, чего ты за меня переживаешь.
— А ты сдогадайся!
Она ухватилась обеими руками за решетку и сунула между прутьями лицо. В глазах ее томилось такое страдание, что Митя вместо того, чтобы напомнить о свежей краске, проговорил растерянно:
— Ну-ну… Нечего, нечего!
— Да как же нечего, Митенька. В тебя же мартын кинули.
— Не кинули, а уронили.
— Нет, не уронили. Сознательно кинули… А кто кинул, сдогадался?
Он поглядел на нее внимательно. Лицо ее, жирно прочеркнутое черными полосами краски, было белое как бумага. Мимо прошел парашютист в малиновом халате.
— Смотри, перемазалась, — сказал Митя. — Краска-то масляная.
— Шут с ней. Сдогадался?
— Нет.
— А ты раздумай.
— Нам тут думать не позволяют. А ты знаешь?
— Кабы не знала…
— Так ты что же считаешь, — нахмурился Митя, — вылазка классового врага?
Она засопела.
Снова прошел парашютист, остановился, спросил отрывисто:
— Жена?
— Выше бери, — улыбнулся Митя. — Ударница Метростроя. Газеты надо читать, Степа.
Парашютист оглядел Чугуеву недобрым взглядом и проговорил отчетливо:
— Поддельная.
Она отпрянула, словно ее хлестнули по лицу.
— Чего ты людей пугаешь? — укорил ее Митя.
— Не имеет значения, — проговорил парашютист. — И сама поддельная, и пилотка поддельная.
Чугуева попятилась. Прохожие опасливо обходили ее.
— Иди сюда! — крикнул ей Митя. — Не бойся!
Парашютист погрозил пальцем. Она ахнула и бросилась бежать в сторону площади.
— Я говорил, поддельная, — сказал парашютист и спокойно отправился дальше.
На другой день Мите внезапно отвели отдельную палату с фикусом и с картиной «Оборона Петрограда». Из широкого окна открывался вид на бетонное здание сельхозснаба. Только Митя забрался на высокую перину, принесли графин с водой. Только заснул, притащили древтрестовский шкаф, пустой, но с овальным зеркалом. Дежурный врач дал понять, что спущено указание окружить больного метростроевца особой заботой. Сестры, поглядывая на него, стали кокетливо шушукаться, а профессор Февральский распорядился пропускать всех, кого комсорг шахты 41-бис пожелает.
На новом месте Митя выспался всласть. Пока спал — на фасаде сельхозснаба появился предпраздничный лозунг: «Очистим все колхозы и совхозы от кулаков, вредителей, лодырей, воров и расхитителей
Через два дня Чугуева явилась снова. Халат, не налезший на рукава, косо свешивался с крутых плеч, открывал майку и черные шаровары.
«Опять с тренировки смылась», — понял Митя.
На этот раз она была непривычно нахальная, размашистая.
— Это чего у тебя? Капли? — Она взяла пузырек, понюхала и вылила лекарство в плевательницу. — Брось, не пей. Изведут тебя каплями-то… Во, гляди, я тебе хренцу добыла. Нюхай на зорьке. А капли брось…
— Где хрен-то добыла? — спросил Митя.
— Да я захочу, что хошь достану. Мы, нагорные девчонки, нигде не пропадем. Я к тебе было через все рогатки пробиралась… На другой день, как тебя положили. Взяла конверт и пошла.
— Какой такой конверт?
— Какие конверты бывают. Казенный конверт. Напечатала Нюрка на машинке: «Профессору Февральскому. Срочно, секретно. Лично в руки». Сургучом залепили, печатку поставили, все честь честью. С этим письмом я до второго этажа пробилась. Пробилась до второго этажа, а там кучерявый, маленький такой, хвать меня за подол: это, мол, что за мымра? Куда? Я культурно кажу конверт. Поглядел, туды-сюды, давай сургуч колупать. Я, конечно, возражаю на это. Еще чего! Конверт секретный, а он сургуч нарушает. В общем, посадила я его на пол. Он в свисток свистеть! Набежали тут со всех сторон, стали меня хватать, — она нервно засмеялась. — А этот, кучерявый, сам Февральский и есть. Как шуганули меня оттудова, куды с добром!
— Ну ты даешь стране угля! — пробормотал Митя. — Чего убегла давеча? Психа испугалась?
— А еще неизвестно, кто тут псих, а кто нет. — Она встала фертом, безуспешно стараясь выгнуться поехидственней. — Этот, настырный-то, меня с первого взгляда раскусил, а ты нет… Сказать, кто на тебя мартын спустил?
— Постой! Сперва сам попробую догадаться. Проверю классовое чутье. Осип?
— Не туды.
— Мери?
— Да что ты!
— Андрушенко?
— Круглова еще помяни!
— Тогда все. Сдаюсь. Кто?
Чугуева сникла, словно воздух из нее выпустили. Несчастная, измученная улыбка затрепетала на ее губах.
— Да я же, Мити-и-инька! — пропела она тоненько, и пение это незаметно перешло в тихий плач.
— Ты?
— А то кто же?
Это признание ошеломило Митю до такой степени, что он внезапно вспомнил, как лежал, оглушенный, в шахте, а Мери кричала: «Глянь! Бригадир выпивши!» Воспоминание блеснуло на мгновение и потухло. Он в упор взглянул на Чугуеву.
— А ну, перечисли республики!
— А чего такого? — На глазах ее еще блестели слезы, а она снова принялась ерничать. — Взяла да и кинула…
— Чего же плохо целила? — передразнил ее Митя.
— А без сноровки не угадать. Не каждый день…
— Перестань! Прекрати трепаться! Говори, кто?
— Я, я, Митенька. Какой мне интерес на себя врать? Помнишь, приказал про Осипа выступить? Я тогда до белого света не спала. Осипу-то известно, кто я такая.
— А кто ты такая?
— Лишенка беглая, — прокричала она злобно. — Классовый враг я тебе. Вот я кто!