Васька
Шрифт:
Анна Павловна развесила тряпки на батарею и вышла. Митя прикрыл дверь плотней.
– Так вот, Васька, – повторил он, – нет ничего тайного, что не стало бы явным. Согласна с этим положением?
– А я-то? Я ничего.
– Согласна, спрашиваю, или не согласна?
– Кто его, Митя, знает… Может, опалубка не по отвесу?
– Мастерица же ты придуривать… Я не Гоша. Я тебя насквозь вижу.
Он выдвинул ящик и достал официальный конверт шинельного цвета.
– Письмо нам с тобой отстукали, – пояснил Митя. – Пляши.
Он вытряхнул из конверта сложенную вчетверо бумажку.
– Откуда, думаешь, письмо?
Чугуева медленно бледнела.
– Ну что? Молчать будем?
– С района? – проговорила она. – Клим Степанович?
– Да ты не придуривай! С района! Твое фото в центральных газетах печатают, а ты – с района. Выше бери… Чего молчишь?
– Меня в списке не было, Митя… Пайка на меня не шла… Я и побегла. Бес попутал.
– Знаем, кто тебя попутал. Где оно у тебя?
– Кто?
– Да ты оглохла? Кольцо где?
– Какое кольцо?
– Вон как умеют дурачков строить… Вот это, про которое академия наук пишет! – Митя постукал пальцем по фотографии, по тому месту, где блестела подвеска. – Это самое, которое на шее висит.
Словно мешок цемента свалился с Чугуевой. Она поняла. Речь шла об украшении, которое Осип вытащил из захоронения и приказал ей нацепить на себя. Только и делов. Покойник оказался женского пола, в золоте и серебре, и на выходе из шахты парней обыскивали. Митя и тот вывернул карманы, чтобы не нарушать демократии. Одну только Чугуеву никому в голову не пришло проверять. Так она и вынесла на белый свет эту загогулину. Осип думал, невесть какое добро, побежал приценяться. В Торгсине едва взглянули, сказали, что медь не берут. После того он целый день скалился на Чугуеву, будто она самолично смастерила старинную подвеску и нацепила на покойницу.
– Поняла теперь? – спросил Митя.
– Поняла, Митенька, поняла.
– Висюлька при тебе? Давай сюда.
Она, сопя, покопалась за пазухой и подала медное украшение, похожее на спиральную пружинку от часов. Митя с удивлением оглядел ее и спросил:
– Это она и есть?
– Она.
– Темны бояре. Я бы им за одну смену сотню таких накрутил. Кто тебе преподнес эту хреновину?
– Сама взяла. – Ужас совсем отпустил Чугуеву. Ей было смешно, что бригадиру приходится отвлекаться на пустяки. – Гроб прохудился, она и выпала. И мослы выпали. Мослы, Митя, черные. Страсть.
– Ладно про мослы. Значит, сама взяла?
– Нет. Покойница подарила.
– А зря у тебя губки на улыбке! Врешь ты.
– Не вру, Митя. С чего бы, сам пойми, врать? Чего мне за это, фамилию сменят? Уж коли врать, так от души, чтобы ночью вскакивать.
Она словно захмелела. Ей вдруг захотелось с огнем поиграть, поозорничать возле рыжего недотепушки. И наговорила бы она невесть чего, да новый человек сбил с настроения.
Появился этот человек в длинном, до пят, кожаном реглане. По высокому росту и брюзгливому выражению, которое посетитель притащил на лице с морозной улицы, можно было ожидать, что он загремит сейчас начальственным баритоном. А он не загремел, а зашептал шершавым шепотом:
–
– Мы вас не ждали, товарищ ученый, – объяснил Митя. – В письме вы на завтра назначены.
– На завтра, на завтра! – передразнил ученый, хотя и шепотом, но весьма ехидно. – Подвеска-то, вон она, уже на столе. До завтра-то сюда и Трушин, и Грущин, и Идельсон – все набегут… Коллеги, называется. Друг у дружки кости изо рта тащат. Субъективные идеалисты, сукины сыны. Трушин тарелки крестит, к вашему сведению…
Чугуевой можно было бы идти, а она уставилась на шептуна, уж очень он был чудной. В кургузом пиджачке, в грязноватой сорочке с разными пуговицами, без галстука, он походил на коменданта мужского общежития. И карандашик с гильзой от нагана вместо колпачка торчал из грудного кармашка, как у коменданта. А самое чудное было то, что он не говорил по-людски, а шуршал, как перекрученный динамик.
Ученый стряхнул перхоть с пиджака, подул на расческу, выложил на колено жестянку от монпансье и начерпал оттуда в козью ножку махорки восьмого номера. Небрежно покрутив подвеску, он ядовито усмехнулся:
– Эта медяшка академика Трушина три года кормить будет… Я не я, никто бы ее не нашел. Академики молодежных газет не читают.
Он спросил Чугуеву, откуда у нее это украшение.
– Нашла, – ответила Чугуева.
– Где?
– На земи, в шахте… Верно, обронили… Я сроду…
– Мы в тот день нацелили бригаду на две нормы, – поспешно перебил Митя. – Вот так вот – забой, а вот так мы с Васькой бревно тащим. И тут как с правого бока загремит! Глыба как саданет, бревно с плеч сшибла, верно, Васька? Боковая стенка обрушилась. Глины навалило с эту комнату.
– Меньше, Митя, – вставила Чугуева.
– Может, немного меньше…
Ученый пошел к реглану. Митя удивленно замолк.
– Продолжай, продолжай. Я слушаю, – прошипел ученый.
– Обвалилась, значит, земля, – продолжал Митя нерешительно, – и открылся лаз. Проще говоря, черная дыра, пещера. Я, конечно, убрал людей, велел марчеванить. Подошел к дыре, слышу, капает. И духом оттудова старинным несет. Послушал, послушал, крикнул: «Комсомол!» Тихо. Фонарик конца не достигает – вольтажа маловато. Лаз, видать, длинный. Полез я туда, прошел шагов пять ли, десять, хлоп лбом. Пощупал, ящик углом торчит. Посветил, никакой не ящик, а самый обыкновенный гроб. Ноги. А дальше как положено. Пришла археологическая комиссия. Неделю поковырялись и ушли.
– Они ушли, зато мы пришли, – прошуршал ученый. – Поглядим, что за дыра.
– Теперь уж не поглядите. Завалили ее. Затрамбовали.
– Что значит завалили? – зашипел он. – Кто разрешил?
– Археологическая комиссия. У нас акт.
– Вот, вам, пожалуйста! За черепками гонимся, а миллионы упускаем… Мы предупреждали: фиксируйте ходы, проверяйте ходы, оставляйте схемы ходов, пока копают метро. Такого случая не повторится! При вдумчивой постановке дела твоя дыра привела бы нас, может быть, знаешь куда?