Васюган — река удачи
Шрифт:
Гаврилкины зубы выстукивали крупную дробь: такую не всыплешь ни в один патрон.
— Ррружжжье жжаллко, ттуллкка оттлличчная.
Костер на берегу излечил Попова от заикания.
— Жду твоего выстрела, тело так затрясло — обласок раскачался. Черпанул одним бортом, другим… Позволишь — свидетелем в загсе буду…
— Сви-де-тель! — Абрамцев обиженно высморкался на кучу принесенного хвороста. — Шею продырявил. Пощупай вот.
— Что-то катается под кожей. Неужто дробина? Ей-богу, влево от тебя стрелял… не целя…
— Не целя! — передразнил соперник. — У тебя, наверно, поджилки начали трястись
— Так, вишь, Яша, дело незнакомое, страшное. Читаешь в книгах — там все просто. Зарядил пистолеты. Разрядил. Кто-то бац со скалы… Последнего момента ждал. Надеялся — сдрейфишь… Да и Лийка-стерва того не стоит, чтобы из-за нее на дно Томи нырять. Говорят, она в Томске с каким-то летчиком снюхалась…
— Заткнись! Не трепи ее имя! Не то я тебе заместо дроби пулю всажу туда, откуда ноги растут…
Долго не знали в поселке про ружейный поединок.
— Ну не дураки ли?! — осудила обоих девушка. — Никто мне из вас не нужен.
Но через год стал нужен Яшенька Абрамцев — балда, сорви-голова, дуэлянт и… любимый человек.
Натруженная самоходка-теплоходка из обского разлива вошла в васюганский. Третью по счету реку сечет винт. До конца пути еще далеко. И здесь механизм природы включен на полную мощь: везде майское разгулье воды, залитые луга, закустаренные островки. Бредут не перебредут плескучую ширь деревянные столбы, металлические опоры, согбенные осокори. Разбежались по скрытым сорам — пойменным заливам — гибкие тальники, переживающие веселую пору сокоброда. Под силой течения лихорадочно трясутся ивы, просительно кивают владычице-воде.
Незадачливые речники, по ошибке упустив из-под днища фарватер, заводят судно на мелководье. Кукуют на мели, переживают стыдобушку оттого, что заблудились во чистом море, доверились запоздалому огоньку, горящему на возвышении в чьей-то крайней деревенской избе. Надо много попыхтеть судну-спасителю, вызволяющему Неудачника из открытого плена подвернувшейся мели.
Васюган весь перед речниками — открытый, широкий, с петлястым ходом фарватерной глубины. Множество росчерков сделала по весенним водинам наша самоходка, но ни разу не запнулась о мель, не ославила капитана.
В холодном росплеске волн, в ровном шуме дизеля слышим неотвязный мотив: вперед, вперед, вперед.
Там, где Васюган, уговоренный берегами, сужается до своих пределов, он тих, услужлив, задумчив. Высокие лесистые увалы коренного берега чередуются с травянисто-кустарниковыми понижениями, моховыми болотами, куда вползают отвилины бесчисленных ручьев. Оползневые скосы крутобережья сплошь усеяны «пьяным лесом» — поваленным вкривь и вкось, растущим наклонно к воде или совсем утопившим в ней кудлатые макушки.
Живучие, потемнелые снега, глыбы льда, оставленные недавно раскрепощенной рекой после нашествия вод, унылый темный коряжник, крепкие строевые бревна, походя прихваченные половодьем у лесорубов, встречаются нами повсеместно,
Забираемся ближе к верховью: скатываемся с водяной пологой горки. Берега выше. Васюган уже. Трава по берегам хилая, низкорослая, словно ее вытоптали и выщипали стада коров. Вербняк успел распушиться. Покрытый зелено-серым пушком, напоминает легкую,
На озерах еще лежит синеватый ледок, источенный у берегов, доживающий последние деньки.
Из густого кустарника выскочил заяц. Встал столбиком, замер. Взглянув на пыхтящее чудовище с пригнутой шеей — стрелой крана, пустился наутек.
Капитан засветился улыбкой.
— Косой! Хитрюга! Ружо далеко, а то бы… Хотите байку? Гнал-гнал охотник зайца — оба запыхались. Заяц остановился, вскинул лапку, уставился на человека, затараторил: «Ппогоди, оххотник! Не сстреляй! Сперва проверь — есть ли у тебя с собой охотничий билет?… Есть? Хорошо! Взносы за октябрь уплатил? Так. Порядок. Не ранишь? Сразу прибьешь?.. Ух ты какой!» Помахал отдохнувший зайка лапкой возле своего уха. Мол, лопух ты, охотник. Сиганул в сторону — и тю-тю…
На распластанную стрелу крана неожиданно села ворона. Абрамцев торопливо включил сирену. Птица подпрыгнула, как от выстрела, и снова умастилась на крашеной укосине стрелы.
— Падла! Еще сидит!
— Ну и что?
— К несчастью. Случай знаю. Вот так же к моему знакомому капитану опустилась на «гэтээмку» черная тварь. Налетел на затопленную баржу. Пропорол борт пониже ватерлинии. В трюме комбикорма на сорок тыщ пропало. Я не суеверный, но в приметы верю.
Сирена гудела. Ворона сидела, преспокойно чистила перья.
— И пальнуть в нее нельзя — после ружье осечками замучает. Попадать из него не будешь.
Птица-«колдунья» перестала прихорашиваться, полетела бочком к низинному берегу.
Абрамцев заглушил сирену. Повернув голову к левому плечу, трижды сплюнул. Два члена экипажа, находящиеся в рубке, как по команде, тоже отплевались через левое плечо.
— На мель, даст бог, не сядем, — вздохнул капитан. — Без пробоин, авось, обойдемся. Но что-нибудь за рейс случится. Прошлым летом поймали мы заблудшую мотолодку. Привели в деревню. Хозяина разыскали. Думали: обрадуем. Ка-ак разорался владелец лодки: кто вас, таких-разэтаких, просил медвежью услугу делать? Оказывается, мужик нарочно пустил по воде старую мотолодку. С подвесного мотора детали ценные поснимал. Хотел страховку получить за «украденную» дюральку, да мы обедню испортили… Есть же деляги!.. Скоро Берендеевка. Пойдем мешок картошки купим. Картошечка-рассыпуха. Чуток переваришь, заглянешь в кастрюлю — пусто. Сплошным крахмалом на дно ляжет.
Ходко идем по берендееву царству-государству. Слева и справа бесконечные угрюмые берега, пугающие дикостью, далью, безлюдьем. Еще два-три десятилетия назад царила здесь жизнь. На берегах вдоль васюганского черноводья стояли крепкие деревни, поселки со школами, больницами, клубами. Но сселялись люди с богатой земли. Оставляли раскорчеванную под поля землицу, вольные сенокосы, урманы, болота, озера, где рыбачили, шишкарили, заготавливали грибы, ягоды.
Время постепенно вырывало из деревенских улиц избы, как зубы, еще не подточенные гнилью. Таяли полностью улицы, деревни. Волны реорганизаций смывали крепкие гнезда, свитые великим трудом поселенцев. Раскорчеванные гектары зарастали осинником, березняком. Кустарник, пустосел-дудочник глушили выпаса, сенокосы. Исчезали колхозы, рыбоартели, зверофермы.