Ватутин
Шрифт:
Было над чем работать и было о чем думать Ватутину, его штабу и всем командирам частей! Сложность расположения войск, находившихся в Курском выступе, заключалась еще и в том, что войска Рокоссовского, оборонявшие фронт со стороны Орла, и войска Ватутина, обращенные на юг — к Белгороду и Харькову, соприкасались в глубине обороны своими тылами. Если гитлеровцы сумеют прорваться в тылы Воронежского фронта, то тем самым они выйдут и в тылы Центрального фронта. А это грозило тяжелейшими осложнениями. Поэтому Ватутин стремился как можно яснее представить, где же те участки,
Гитлеровскими войсками, действовавшими против фронта Ватутина, командовал фельдмаршал Манштейн, тот самый, что хотел прорваться к окруженной сталинградской группировке и любой ценой освободить ее. Тогда, в декабре прошлого года, Ватутин нанес сокрушительный удар по этим войскам, разрушив планы Манштейна.
У Манштейна с Ватутиным были свои счеты, они были уже «старыми знакомыми». Реванш за Сталинград одновременно должен был стать реваншем генералу, который доставил ему, Манштейну, столько серьезных неприятностей.
Ставленник Гитлера действовал скрытно, но размеры огромной группировки сами выдавали ее. День за днем Ватутин терпеливо следил, как Манштейн сосредоточивает части, и тем самым все более и более проникал в замыслы врага.
В Ставке понимали сложность обстановки на Курской дуге. Представители Ставки помогали командующим фронтами организовать оборону, взаимодействовать.
Сейчас на линии фронта обманчивое затишье. Такая тишина, что соловьи, знаменитые курские соловьи, заливаются на заре, навевая солдатам воспоминания о доме, думы о мире, о том часе, когда можно будет лежать на траве, раскинув широко руки, и смотреть, смотреть в небо.
Солдатам, уставшим в боях, думается, вернее — хочется думать, что затишье продлится долго. Но в штабе фронта уже считают дни до первых залпов артиллерийской подготовки, которая вспугнет соловьев, заставит их забиться в самую гущу зеленых рощ…
Нет, в эти предгрозовые дни Ватутин не был одинок И все же среди своих войск он оставался единоначальником и полностью отвечал за предстоящую операцию И сейчас он напряженно следил за тем, как Иванцов и Виноградов анализируют обстановку, сопоставляют факты Да, все говорит о том, что час сражения неумолимо наступает…
— И все-таки что-то здесь не то, — запальчиво произнес Ватутин, круто поворачиваясь и подходя к карте развешенной на стене. — Все слишком уж демонстративно, грубо… — Он взглянул на генералов и тихо, но убежденно добавил: — Я не верю, что они сегодня начнут.
Виноградов молча смотрел на Ватутина. И по острому блеску его глаз Ватутин понял, что начальник разведки ждет объяснения.
— Давайте подумаем за противника, — предложил Ватутин, глядя уже на карту. — Предположим, гитлеровцы сегодня хотят наступать. И вот они вдруг ни с того ни с сего лишают себя самого важного преимущества — тайны — и перебрасывают войска на виду у нашей авиационной разведки… Нет, после Москвы и Сталинграда немцы не будут действовать столь опрометчиво… Ну, как думаете, товарищ Виноградов?
Виноградов встал:
— Я еще кое-что проверю, товарищ командующий.
— Проверьте.
— Есть, товарищ командующий!
Виноградов взял папку и вышел. Иванцов направился вслед за ним.
Уже несколько раз обстоятельства складывались так, что казалось, противник вот-вот перейдет в наступление. Разведчики сообщали факты, которые будто бы свидетельствовали, что час битвы близок. Но среди всех доказательств, в отдельности вполне убедительных, при сопоставлении и их проверке не оказывалось того последнего, которое завершило бы все предположения и привело бы к неопровержимому выводу.
Так было и сейчас. Фронт насторожился. Но Ватутин не верил, что немцы именно сегодня начнут наступать.
В два часа ночи начальник разведки опять вошел к Ватутину.
— Товарищ командующий, — сказал Виноградов, — поиск удался, пленный захвачен!
Ватутин на мгновение оторвался от лежащих перед ним телеграмм:
— Я уже знаю. Шумилов звонил. На переднем крае немцы заменяют одни части другими. Очевидно, фашистское командование не может положиться на дивизии, где много словенцев.
И опять опустил голову, пробегая глазами по строкам донесений. Генерал продолжал стоять, досадливо покашливая.
— Что? Вы недовольны? — спросил Ватутин, искоса взглянув на Виноградова. Он знал эту привычку генерала покашливать, когда ему что-нибудь не нравилось.
— Да как же, товарищ командующий! Работал, работал — и все насмарку, — сказал Виноградов и устало махнул рукой. — А ведь, казалось, точно установили. Обидно…
— А знаешь, что я тебе скажу? — Ватутин вдруг дружески перешел на «ты». — Знаешь, что скажу? Я хотя и не разведчик, но, сдается, понимаю, в чем тут дело…
Виноградов вопросительно взглянул на командующего.
— Дело в том, что Гитлер и сам еще не решил, когда начать наступление. Хотя гитлеровская пропаганда и кричит: «Лето принадлежит нам», но это, как говорится, бабушка надвое сказала. Мы еще посмотрим, кому будет принадлежать лето…
А через пять дней на фронте было получено сообщение из Ставки: наступления немецко-фашистских войск следует ожидать между 3 и 6 июля.
Солнце заливало степь горячим потоком лучей. Вдалеке, на склоне крутого холма, стояла мельница. Ветер тихо, как будто украдкой, поворачивал ее крылья. По дороге к мельнице шел грузовичок, и легкое облачко белой пыли ползло за ним. Совсем низко над полем пролетел У-2. Заржала лошадь, и чей-то сердитый, с. хрипотцой голос крикнул:
— Ну, ты, Гитлер, не лягайся! Копыто, копыто, говорят тебе, подними!..
Издалека донеслись, сливаясь в рокочущий грохот, приглушенные удары.
Ватутин, стоя у окна, прислушался. Едва слышно стучали зенитные пушки. «Бомбят», — решил он и повернулся к пленному обер-лейтенанту. Тот, вытянувшись и прижимая перевязанную руку к лохмотьям когда-то щегольского мундира, растерянно глядел на «железные кресты», еще недавно украшавшие его грудь, а теперь кучкой валяющиеся на столе около чернильницы.